Деревенская жизнь Туки Тукина

А раз даже приключение было. Пришел Мишка, который за речкой живет, говорит: «Пошли, Тука, в поход — за Верблюжьей горой геологи землю взрывают, чего-то ищут. Посмотрим, интересно же, попросимся в партию, может, возьмут». Чего тут раздумывать: геологи — это не хуже, чем солдаты или танковые войска. Запаслись хлебом, вареной картошкой, солью и пошли. Прямо на Верблюжью гору направление взяли, без дороги, чтобы короче было. Часа через два или более степь накалилась, сусликов стало меньше, только жирные тарбаганы столбиками сидели на кучках земли возле своих нор, грелись, следили за Тукой и Мишкой сонными глазами. Шуршал, посверкивал на горячем ветру ковыль, а другие травы будто совсем исчезли — припали к земле и тоже стали рыжими. Тука и Мишка смотрели на два черных каменных горба Верблюжьей горы и шли, шли. Выпили всю воду из фляжки и все равно хотелось пить. Отдохнув, пробовали бежать, но черные горбы ничуть не приближались, даже казалось: они понемногу, покачиваясь в мареве, отплывают дальше. В глубокой зеленой балке нашли ручей, обрадовались, напились до боли в животах, поели хлеба и картошки и, непонятно как, уснули на песке. Очнулись от холода, глянули — ночь, звезды, из-за холма красный рог месяца торчит, будто оттуда огромный черный бык выходит. В кустах талы что-то двигалось, шуршало, наверное, волк подкрадывался. Мишка вскочил, всхлипнул и — бежать, Тука — за ним. Бежали по холмам, балкам, спустились в какую-то широкую ровную долину. Поревели, пошли шагом — когда идешь и не торопишься, меньше страха. Потом увидели озеро, возле него огонек, запахло кизячным дымом. Подкрались — казах греется, в темноте на берегу овцы спят. Две собаки залаяли, казах ружье схватил. «Дяденька!..» — заревели вместе Тука и Мишка. Казах схватил их за воротники, привел к огню и долго по-русски матерился. После успокоился, покурил, дал овечьего молока, хлеба и постелил кошму. Какая хорошая была ночь! Тука несколько раз просыпался, видел низкие звезды, протягивал к ним руку, а рог месяца плыл и плыл по сверкающему, будто росному небу, пока опять не воткнулся в черный холм. Утром казах дал еще молока с хлебом и вывел Туку и Мишку на дорогу. Матюгнулся — это, наверное, чтобы они скорей дотопали домой — и ушел к отаре. Дома Тука получил трепку — самую большую за всю свою жизнь: отец снял с него штаны и выпорол во дворе. Так что все село видело.

Сначала Тука поклялся отомстить отцу, когда вырастет: тоже спустит ему штаны и высечет у магазина при всей публике. Теперь не очень сердится. Расти еще долго, устанешь злость копить, а приключение все-таки было настоящее, как в сказке: страшная ночь, месяц, похожий на бычий рог, казах у кизячного костра, овечье молоко… Вспомнишь — и то мороз по коже.

— Пи-ить… — тоненько пропела Муська.

Надо вести поить и кормить ее, а то заболеет еще — вот возни будет с ней, и мамка работу бросит. А это совсем никуда не годится: колхозу помощь нужна, да и заработок в семье не лишний. Женщины зимой отдыхают, им зимой делать нечего, сиди дома и обеды вари.

— Пи-ить…

— Нашей Мусеньке пить? — спросил Тука, будто сейчас только услышал. — Нашей лапочке… — Муська сморщилась, закрыла глаза. Тука схватил ее за руку, поставил на ноги, сказал: — Пошли!

Эх, пришла бы мамка на обед! Она, бывает, приходит. Сядет на попутную машину — и домой на полчасика. Муську накормит, чего-нибудь приготовит, дома приберется и опять в поле. Пришла бы сегодня: что-то день очень длинный. Почувствовала бы, как трудно с Муськой, как жарко ей, как хнычет она… Она же маленькая, Муська, ей без мамули нельзя, терпение у нее тоже маленькое. После легче было бы до вечера прожить.

— Садись, вот так. Бери картошку, два яйца, хлеб. Потом молоко выпьешь. Всю кринку, ясно?

Муська сопит, смотрит на стол так, будто боднуть его хочет. Избаловалась — это все ей не вкусно. В войну люди голодали, даже умирали с голоду. Дети — и то про хлеб мечтали. Мамка голодала, папка голодал, бабушка чуть не кончилась, а Муська заелась теперь. Буржуйка несчастная! Маленькая, а уже с пережитками.

— Не хочешь? — спросил Тука.

Муська всхлипнула.

— Убью! — сказал Тука, сунул руки в карманы и остановился по другую сторону стола.

Муська принялась быстренько есть, следя за Тукой, чтобы он не вытащил из карманов кулаки. Откуда и аппетит появился, причмокивает, даже Туке есть захотелось.

«Вечером, когда придет мать, придется убежать, — думает Тука, — но это ничего, зато сейчас Муська хорошенько наестся, и на жаре не раскиснет, и не заболеет от слабости. Жалко ведь — своя, родная».

А родители все равно ругают Туку за то, что он старший и лентяй. Какая же здесь работа? Нянчить — это не работа, от этого только устаешь и злой становишься. Работа — когда что-нибудь делаешь, например, машину водишь, землю копаешь, талу рубишь. Даже в поле, на колхозном огороде — работа. В прошлом году, когда Муська жила у бабушки, Тука ходил с матерью на огород — окучивал картошку, поливал помидоры, полол; уставал, спина болела, хотел убежать куда-нибудь подальше, но все-таки это была работа, хоть и женская.