Деревенский бунт

Вольно разумелся малорусский говор, и скудоумец бы смекнул: камень кобзаря – в русский огород; но Елизар молча сглотил русскую обиду: нечем крыть брехню, не подвернулось козыря. А лет бы через десять, выведав рокивину опального кобзаря, поскорбел: эх, братец ты наш единокровный, в гайдамаки обрядился, науськала тебя польская шляхта, ненавидящая Русь, вот и плёл, словно ивовые корчаги, небылицы про сивую кобылицу, чем и отблагодарил русских: выкупили тебя, холопа, выручили тебя, раба подъярёмного, а иначе до седых волос жил бы казачком у пана, спяливал бы с пьяного барина жупан, стягивал пропотевшие пыльные сапоги; русские же, выкупив тебя, голого батрака, выучили в Академии, восславили как поэта и художника; и не русские, кобзарь, загнали тебя в могилу, не солдатская служба, где ты волынил, а пьянство увалило тебя в гроб; да и солдатчину ты схлопотал не за вольнодумство, не за украинофильство, а за похабный и дерзкий стишок против императрицы: «Цариця небога, мов опеньок засушений, тонка, довгонога, та ще на лихо, сердешнее, хита головою…»; а рисовать тебе, хитрец[78], запрещали потому, что при обыске шукали и нашукали альбом со похабными рисунками, и в справке Третьего отделения так и звучало: «рисовал неблагопристойные картинки».

Плеснул масла в огонь и Ягор, прихильник Тарасов:

– Тургенев, западник, в пух и прах разнёс русофилов, а заодно и Достоевского… Дурни, молились на русский народ, как на икону. Богоносцы, мать вашу за ногу… На пьяниц и лодырей молились, на дураков молились; в сказках: Иванушка-дурачок на печи валяется, дурью мается; палец об палец не ударит, а ждёт: манная крупа с неба свалится…

– Манна небесная, – поправил Тарас.

– Я и говорю: манка… А если и робили, то как рабы подъярёмные…

– Пьяницы, лодыри?! – Елизар выпучил глаза, в которых полыхал гнев. – Пьяницы, лодыри создали Великую Российскую империю?.. Да?.. А перед духовной мощью Империи мир трепетал!..

– Однахам, Раднахам, будет драхам, – засмеялся Арсалан, глядя на двух взъерошенных петухов; вот так же, поди, веселились скуластые ордынцы, глядя, как бранились русские князья, а у холопов… не чубы трещали, буйны головы слетали.

Елизар спорил до хрипоты, задыхаясь от гнева, размахивая руками, брызгая слюной; и усмешливо косились на него братья-славяне, что и спорили-то не из любви к роду-племени, не ради правды; спорили забавы ради, дразнили горячего и заполошного Елизара.

– Русские – пахари, каких свет не видывал! А емелюшки, иванушки – блаженные, почти святые, которым на Руси храмы…

Ягор вроде не сдавался, смеха ради задорил Елизара:

– В Европе – цивилизация, у русских – кислые щи и вонючие лапти… Кстати, Достоевский же и вспоминал: «…Тургенев говорил… мы должны ползать перед немцами… есть одна общая всем дорога и неминуемая – цивилизация, и все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость…»

– В Иркутске было сорок храмов, в столице сорок сороков, и все – памятники зодчества… Тоже рабы, лодыри и пьяницы возводили?!

– Храмы… – И Тарас снова навалился на кацапа. – Так царизму и выгодно было строить храмы, чтобы рабы молились и не брыкались… Лучше бы рабочим и крестьянам приличное жильё строили…

Ох, как братья-славяне сейчас были похожи на Чекистова!.. Если бы Елизар, прочтя, вызубрил и знал назубок «Страну негодяев» Сергея Есенина, то напомнил бы братушкам и чадам степей странную беседу Чекистова с Замарашкиным:

«Чекистов: Нет бездарней и лицемерней, чем ваш русский равнинный мужик!.. То ли дело Европа! Там тебе не вот эти хаты, которым, как глупым курам, головы нужно давно под топор…

Замарашкин: Слушай, Чекистов!.. С каких это пор ты стал иностранец? Я знаю, что ты еврей, фамилия твоя Лейбман, и чёрт с тобой, что ты жил за границей…

Чекистов: Ха-ха! Нет, Замарашкин! Я гражданин из Веймара и приехал сюда не как еврей, а как обладающий даром укрощать дураков и зверей. Я ругаюсь и буду упорно проклинать вас хоть тысячи лет, потому что… потому что хочу в уборную, а уборных в России нет. Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы Божии… Да я б их давным-давно перестроил в места отхожие…»

Тарасу надоела перебранка, и он щедро плеснул в ржавые банки багрового «Агдама».

– Ну, что, хлопцы, увыпьем уводки, як гутарили древнегреческие римляне…

– Если бы водки да с томатным соком – «Кровавая Мери»… Пьём клопомор, краску, заборы красить… – сморщился Арсалан.

– …Пили за Достоевского, выпьем за Некрасова, чокнемся за Тургенева…

– Верно, что чокнемся, – остывая, проворчал Елизар.