Деревенский торгаш

— Сущее безобразие! Таперича возьми нечисть — свинью, и у той есь анбиция… тьфу-у… — и он желчно плюнул. — Што ты жалобишься-то, а?.. Где болит?

— Как не болеть?.. За што ты зоришь?.. — и в надорванном голосе Митрофана послышались слезы.

— Кто кланялся… когда деньги брал, ты аль я? Возьми-де: карманы трут, а?..

— Нужа — так не токма поклонишься, слезами всплакнешь!..

— Э!.. А как ты таперича касательно тоись своего ума… твои это деньги аль чьи?…

— Твои, кто говорит!.. так я… тово…

— Мои-и-и… а-а?.. Значит, ты мне их в карман не клал?..

— Из каких достатков-то по чужим карманам свое добро совать? И своих бы дыр… досыта… добра-то нет, а прорех-то много!..

— Послушать, какую ты мне отповедь скажешь, к примеру, на эфтакую притчу: взял бы я, значит, у тебя семь рублев да опосля бы того и заны-ыл: Митрофан Василич, так и так, мол… сердечный друг мой о пяти копытах, есь промеж нас счет, сиречь недоимочка: сем-ко, принесу я те восемь пудов ржи, да два пуда ленку, да комолую телку без хвоста в придачу…

— К примеру, што ж?.. — прервал тот.

— К примеру-то мы притчу гоним: распахни уши-то… на то и вырастил с капустный лист, и трахтую бы: рожь-то, мол, ты бери по три гривны, потому, значит, мне такая линия, ленто бы по знакомству без мало рубь, а уж телку-то, хошь и красная цена ей восемь гривен, ну, да для тебя будто за два рубля отдаю, а остальное, значит, в отвиляе месяце, што в одном году с Касьяном живет, счет сведем, а на том свете расплатимся. Нутко-сь, размахни умом-то разумом!.. а?

— Што ж? По душе, значит!..

— Чего?..

— К примеру, чего говорил-то!

— А што я говорил-то, оповести?..

— Ну, значит, што ж? Пошто не подождать, к примеру, если бы ты и того… не ровен час, все под богом! — с расстановкой отвечал он.

— Фатюй ты, фатюй, вся то-ись и цена-то тебе вытертый грош!.. Не обида ли таперича с вами, дураками, дело вести, а?.. Ну какое у вас есть понятие касательно уважения за добро, а?.. И ума в обиду бог дал, а все норовите под свой ноготь!.. И вот тебе мое последнее слово: или подавай деньги, или подь с богом и не знай меня, слышал?.. — резко-визгливым тоном произнес в заключение Прохор Игнатьич.

— Грабь, грабь, твоя воля!.. — со вздохом ответил Митрофан.

— Что-о?..

— Грабь, говорю, хватай на гроб, авось с грабежу-то горой раздует!.. Петля — так петля и есть: дави мир-то на свою душу, грабитель!..

— А-а!.. с-сто-ой… — И Прохор Игнатьич, весь позеленев, быстро спустил ставень и, выскочив из лавки, побежал к воротам; но, когда он отворил калитку, Митрофан, сорвавший свое горе бранью, поспешно шагал уже в конце улицы. "А-а… вор, при-де-ш!.." — процедил он сквозь зубы вслед ему и, почесавши около пояса, с сердцем захлопнул калитку.

-

Прохору Игнатьичу не в первый раз приводилось слышать подобную оценку своей деятельности от бедняков, попавших в зависимость к нему. Но, сознавая свое превосходство над этим людом, стоявшим, по его понятиям, ниже всякой нечисти, он снисходительно относился и к брани их, зная, что нужда приведет оскорбителя с повинной к нему и даст ему случай в возмездие за оскорбление нажить лишний рубль. Прохор Игнатьич был человек практический, с своеобразно выработанными принципами и взглядами на социальные отношения.

— Таперича энтот самый Митрошка, — говорил он спустя несколько времени после описанной нами сцены стоявшему у прилавка тщедушному и подслеповатому старику, выплакавшему у него рубль под будущий умолот хлеба, — придет и накланяется, и ей-богу, в ноги накланяется!..

— Накланяется!.. — прожевал в ответ старик.

— Ну, куда он пойдет таперича, коли за податью приедут, а?..

— Накланяется!.. — снова повторил старик.

— Крут я сердцем, дядя Василий, да одно горе — жалослив: увижу, человек убивается — и изнимает меня этакая самая жалость, и прощу…

— Как не взять жалости, особливо когда дерут…

— Это точно!

— Беда энто, как станут драть: вчуже сердце изноет!.. Прости же; дай бог тебе; я ужо то-ись беспременно.

— Не хвались до время; на посуле-то вы все — как на стуле!..

— То-ись, как смолочу, верное тебе слово. Я на отдачу легкой… Но-очей не сплю, убиваюсь.

— Ну, ну, когды принесешь, тогды уж похвалим, а то не ровен час… изурочим тебя, — с иронией ответил он кланявшемуся старику.

Всем приходящим Прохор Игнатьич рассказывал, только с различными вариациями, о неблагодарном поступке с ним Митрофана, назидательно добавляя в конце каждому просителю: "Вот и делай добро вашему брату!" Только когда мужичок, приносивший сбрую, принес обещанный им мед в небольшой бадейке, Прохор Игнатьич почему-то умолчал перед ним о сцене с Митрофаном.

— И взаболь с медом, а-а!.. Грешный человек… думал, ты только хвасней мою душу тешил!.. — весело встретил его Прохор Игнатьич. — Ну-ко, ну-ко: пожуем, каков он у тебя?

— Отведай-ко!.. — ответил тот тоном человека, который чувствует, что и в нем имеют нужду, поставив на прилавок бадью и снимая с нее крышку. — Давай-ко ложку!

— И пальцами живет…

— Давай; уж я знаю на што!..

— Ну-ну, возьми, побалуй: куда тебя девать-то!.. — И, взяв из большой хлебной чашки одну из новых деревянных ложек, он подал ему.