Деревья-музыканты

С этого дня уже никто не смел посягать на владения Гонаибо. Разумеется, его иногда узнавали, например, когда он приходил на рынок в Бокан-Тикошон или в Ля-Фурнию, по ту сторону границы, чтобы продать свои кувшины, корзины и гамаки, — но никто не решался с ним заговорить. Впрочем, он бы все равно никому не ответил. Данже Доссу вынужден был молчаливо признать безраздельную власть ребенка со змеей над саванной, зарослями кустарника и берегом озера. Это были два властелина. Старый колдун, полномочный представитель зловещих сил и великих тайн, не смел тронуть молодого волшебника, загадочного и яростного, которому, по убеждению Данже Доссу, покровительствовали неведомые божества, повелители зверей и вод. Оба гордые, как деревья, наблюдали они издали друг за другом, исполненные взаимного уважения и ревнивой тревоги за свои права.

Гонаибо шел по саванне, направляясь к небольшой рощице байягондов, желтевших неподалеку от берега. Взобравшись на невысокий холм, он остановился и огляделся. Он стоял в своих изодранных штанах, выставив вперед ногу, одну руку положив на бедро, а другой сжимая рогатину, и казался лесным духом, юным сильфом, окаменевшим в высокой траве. Он продолжил путь. В такт своим шагам он напевал старинную песню:

Я собирал для тебя кофе!
Я собирал для тебя хлопок!
Я собирал для тебя бататы!..

Солнце поднималось все выше — и все жарче жгло молодого бога, шагавшего по своим Елисейским полям.

Вот он нырнул в листву, лег на землю и пополз быстро и бесшумно. Наметанным глазом он разглядел несколько темных камней, разбросанных среди травы и цветов. В свежем воздухе неумолчно звенели цикады. На гниющем стволе сидела пузатая древесная ящерица и, раздув зоб, пыжась, как матадор, пугала позеленевшую от страха противницу. Вспорхнула чета сварливых сорок, продолжая высоко в небе свою семейную перебранку. Весь этот животный и растительный мирок дышал, трепетал, вздрагивал — счастливый, неутомимый, многоцветный, удивительно прекрасный, непрестанно обновляющийся, жестокий, кровожадный. На каждом клочке земли шла яростная борьба, в каждом цветке торжествовала любовь, на каждой былинке расцветало счастье, в каждой капле росы зрела жизнь, в каждом бутоне рождались соки, яды, дурманы. Смерть подстерегала живое. Первичное, неорганическое, инертное соединялось и распадалось, живая материя пожирала мертвую. От земли поднималось облако благоуханий, многослойный коктейль густых ароматов: вот — запахи причудливые, летучие, едкие; чуть повыше — роскошные, переливчатые, плотские, поближе к земле — тяжелые, стойкие, терпкие. Песнь песней земли сплетала и расплетала свои мелодии и аккорды, рассыпала шумы, лилась могучим многоголосьем.

Гонаибо с трудом различил трех затаившихся в зелени игуан, неподвижных, оцепеневших, поражающих совершенством своей мимикрии. Чуть позолоченные солнцем, они лежали на прогалине, как зеленоватые камни. Лишь самая крупная вертела головой из стороны в сторону, и на ее сером горле колыхались мягкие перепонки. Две других выставили толстые хвосты, покрытые вкривь и вкось грубой чешуей; по всему позвоночнику шел острый зубчатый гребень. Гонаибо пододвинул к себе увесистый камень, взял поудобней рогатину и издал короткий пронзительный крик. В ответ прозвучал точно такой же скрипящий звук... Гонаибо улыбнулся, весь сжался, как пружина, и вскочил на ноги. Рогатина со свистом рассекла воздух. Игуана дернулась, получив удар в бок, и, перебирая скользящими лапами, кинулась с безумной быстротой наутек; в боку у нее торчала рогатина, колотившая по высокой траве. Зеп, змея, тут же вступила в игру, преграждая обезумевшим игуанам путь к бегству. И тогда Гонаибо бросил камень, придав его полету абсолютно точную параболическую траекторию. Игуана с размозженной головой забилась в агонии и застыла. Мальчик вытер потное лицо, заплясал от радости, повалился на траву; накатавшись вдоволь, он снова исполнил бешеный танец охотника за скальпами.

Камень пробил животному затылок. Липкая кровь забрызгала шею, хвост еще трепетал, и лапы бились в судороге. Гонаибо воткнул рогатину в горло игуаны. Потом свистнул. Змея послушно обвилась вокруг его руки. Перекинув рогатину с добычей через плечо, он зашагал дальше.

Теперь Гонаибо поднимался на холм, со звериным коварством выползавший со дна оврага. Дойдя до вершины, он восторженным взором окинул западный склон, круто спускавшийся почти до самой дороги. Он вытащил из тайника большой кусок высушенной пальмовой коры, приладил его над самым обрывом и уселся в эту ладью вместе со своей добычей. Сухопутная пирога заскользила вниз, сначала медленно, потом все быстрее. Налетая на пни и подскакивая, Гонаибо прочертил гору, как снежная лавина; он впивал в себя простор, хмельным кличем оглашая долину. Наконец салазки остановились в траве. Он поднялся, едва переводя дух. Потом засмеялся, усталый и счастливый.