Деревья-музыканты

— Я не могу поверить... — пробормотал Диожен.

После долгого молчания Карл сказал:

— Завтра я отправляюсь в Фон-Паризьен... Уголок, где жизнь течет, словно медовая река... Так что, видишь, безрассудство — это еще не самое страшное на свете! Желаю тебе избавиться от своих терзаний... Почему бы тебе не повидаться с Эдгаром? Он мог бы дать совет получше, чем я, и вся эта история, наверно, его заинтересует.

— Мне? Говорить с Эдгаром о подобных вещах? Да он пошлет меня ко всем чертям. Ты сам прекрасно знаешь, какого он мнения о нас с тобой.

— Смотря по обстоятельствам... Очень может быть, что это его и заинтересует. Да, в конце концов, есть же еще маменька! Нужно посоветоваться с ней... Бедный малыш, ты совсем растерялся!..

Они взглянули друг на друга, немного растроганные.

— А зачем тебя понесло в Фон-Паризьен?,

Карл похлопал брата по плечу, улыбнулся и легонько толкнул:

— Отправляйся... Тебе пора идти. Ну-ка...

II

Лежа на соломенном тюфяке, Гонаибо услышал дребезжащий крик игуаны. Судя по звуку, игуаны были где-то недалеко; нежатся, должно быть, в траве, пьянея от солнца, или гоняются за бабочками и жуками, или играют в кошки-мышки среди скал и камней. Он вскочил на ноги и негромко свистнул сквозь зубы. Резцы сверкнули в полумраке, словно капельки молока на тяжелом вымени коровы ранним апрельским утром. Странные зубы, разделенные вверху тоненькими светлыми язычками — отростками бледных десен; казалось, они бежали в хороводе, в веселом «золотом маисе»[10]. Зубы ровные, острые и удивительно красивые — несмотря на то, что необычное строение десен говорило о давнем рахите. Должно быть, нежная зелень диких трав и соки лесных плодов вовремя остановили болезнь.

Гонаибо свистнул еще раз — протяжно, мелодично. Ответа не было. Он гневно топнул ногой и опять засвистел. Хижина вздрогнула всей своей соломой, и под пенье сухой травы сверкнула стремительно молния, сверкнула и замерла у ног мальчика. Это была светло-серебристая змея средних размеров. Она лежала неподвижно, развернувшись во всю длину, и пристально глядела на хозяина маленькими красными глазками.

— Почему ты так крепко спишь? — спросил Гонаибо.

Змея не пошевельнулась, лишь тихонько зашуршали чешуйки на шее.

— Зеп! Не дури! Если ты еще хоть раз не ответишь, когда я тебя зову, — берегись!

Змея метнулась в сторону. Хоп! Исчезла в стене, среди пучков соломы и растрепанных коробочек хлопка.

— Зеп!

Короткий шорох, треугольная головка выглянула и снова спряталась.

— Зеп! Зеп!.. Послушай... Да послушай же!..

Трудолюбивый ветер косит высокие травы, пригибает их к земле — не знающий устали жнец на бескрайней ниве земной. Лес на горах все поет и поет свою извечную песню, перекликаясь со скрипками раннего утра, звенящими над водами древнего озера Азюэй. Плотная завеса листвы, скрывая неясные очертания берегов, отзывается на эту песню далекой мелодией, музыкой изменчивой, судорожной и суровой, родной сестрой духовных гимнов итальянского кватроченто. Кружатся птицы, беспокойные водяные курочки взлетают над болотами, как взлетали они еще в незапамятные времена, на заре существования земли Кискейя. Над зеленоватым глянцем зеркальных вод хмурые горы вздымают к звездам свои крепкие молодые сосцы. Скалы громоздятся под хрустальным куполом неба; плиты, конусы, овалы, кубы, в шероховатой броне резких тонов, наперебой проталкиваются вверх, катятся кубарем, срываются вниз, в лощину. Перевал меж двух крутых кряжей, озеро, лес, долина. Этот пейзаж — святыня Гаити. Почва в ущелье Кюль-де-Сак полна следов древних цивилизаций, здесь все говорит о славе минувших веков. Драгоценности, украшения, гончарные изделия, скульптура, идолы, тотемы... Оружие конкистадоров, амулеты, цепи и маски первых беглых негров... Вечерами, когда с Южного моря прилетает горячий ветер, ущелье трубит в рог, и над лохматыми берегами озера пробуждается многоголосое эхо — отзвуки нашего прошлого, где переплелись традиции, видения и миражи всех рас, укладов, веков...

Гонаибо вышел на порог своей хижины, утопающей в диких травах. Издали ее соломенная крыша должна была казаться среди зеленой саванны просто пожелтевшим кустом. В другие времена года, когда земля меняет одежду, кровля превращалась в едва заметное светлое пятно. Упираясь руками в бедра, подросток долго смотрел на волнистую ширь саванны, огибающей озеро, и вдруг, охваченный безотчетным весельем, кинулся бежать в высокой траве. Он летел по лугам, как молодой олень. В изодранных коротких штанах, с голыми руками, ногами, грудью — вся кожа цвета спелого абрикоса, — легконогий и ловкий, скакал он в буйном разливе трав.