Деревянная грамота

— Да не станешь же всякий раз его с собой тащить! Он службу исполняет, отвечала красавица. — А я и сама за себя постоять сумею!

— Ты всегда сюда ходишь?

— А тебе на что?

Как будто она не знала, для чего молодцы такие вопросы задают!

Богдаш взял ее за плечи и приблизил губы к губам…

— Ахти мне… — прошептала она. — Увидят же!..

Но он и не торопился целовать. По своему и чужому опыту Богдаш знал, что за поцелуй, пожалуй, и оплеуху схлопотать можно, а такое ожидание поцелуя — ненаказуемо! Главное — стоять столбом, а добыча пусть ждет да разгорается.

Тем более, что нужны ему были поцелуи примерно так же, как чирей на гузне…

— Да пусти же…

— Как звать-то тебя?

— А тебе на что?

— А на именины приду.

— Муж-то такого гостя в тычки выставит!

— А мы и без него именины справим…

— Да Господь с тобой! Я, молодец, не такая!

— Тебя во всем мире краше нет!

Такие немудреные, да страстные речи, торопливые и от того вдвойне соблазнительные, Богдаш умел вести превосходно, Да и женка отвечала, как по-писаному. И хотя оттолкнула, да легонько. Хотя закричать грозилась но не закричала же!

— Приходи завтра к ранней обедне, — велел Богдаш, опять же по опыту зная, что выпрашивать у красавицы свидания — семь потов сойдет, а не уговоришь, но коли прикажешь таким вот голосом, в котором скрытое пламя и рокочущая ласка, — на край света в нужный час прибежит!

— А и не приду…

— Муж, что ли, вдруг сторожить примется? У муженька твоего сейчас на Печатном дворе других забот по горло.

— А ты почем знаешь?

— Я про тебя многое знаю… — загадочно и грозно произнес Желвак. Пусть думает, будто он ее давно высмотрел, а ждал лишь того часа, когда в печатне начнутся неприятности и все, там служащие, махнут рукой на домашние дела.

— Ох, не промахнись, молодец…

— Я куда целю — не промахнусь.

Больше в ту встречу Богдаш затевать не стал. Чем время тратить, женку уговаривать, — нужно дать ей вечером, по дому хлопоча, все словечки этой беседы в переулке не раз вспомнить, нужно дать ей ночью от жаркой бессонницы помаяться… К ранней обедне ее душенька как раз и созреет.

На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.

— А я тебя видал, — сказал Озорной. — Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.

Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью…

— У тебя что? — спросил Богдаш.

— Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале — шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись — давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся — не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!

Озорной усмехнулся.

— А что, и бестолковые мужики были?

— Да был один… Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ — да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет — у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали.

— На что им зола? — удивился Богдаш.

— Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался много чего услышал!

— А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись?

— А никого почитай что и не пускали. Уж точно — взяли печатню в осаду! Второй уж день… А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали?

— Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал?

— Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко — так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово — днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться?

— Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются.

— Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут…

Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись.

— Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое…

— Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет!

— Опять же, это одному Господу ведомо.

Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин.

Ужинать они собирались попросту — черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом.

— Присаживайтесь! — Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. — Тут всем хватит.

Молитву, как старший, произнес Тимофей.