Деревянная грамота

За едой о делах говорить грешно — разве что о самой еде.

— Зернистая икра хороша, спору нет, — рассуждал Богдаш, — да на мой вкус лучше паюсная, посолонее будет. Ее прямо в ястыках солят, потом подсушивают, потом только очищают. Да ты ешь, Данила!

— Будет и на нашей улице праздник, — пообещал Семейка. — Будем и мы зернистой икоркой баловаться. Вон Масленица скоро — уж договорюсь с сестрой, дам ей денег — напечет она нам блинов, накроет стол и со сметаной, и с маслом, и с икрой!

— До Масленицы еще жить да жить… — напомнил Тимофей и отставил пустой ковшик. — Ну, слава те, Господи, напитал нас, грешных! Данила, как твоя девка-то?

— Никто за парнишкой не приходил. Она и вдругорядь была, перед тем, как стемнело.

— А у вас, светы? — спросил Семейка.

— У нас подозрение есть, что коли грамота и впрямь в печатне, то ее ночью попытаются вынести.

— Покараулить, выходит, надобно? — понял Семейка. — Ин ладно. Что, не пойти ли вздремнуть?

Тоже дело было обычное — раз конюх в неположенное время спать завалился, стало быть, ночью отворится известная калиточка у Боровицких ворот и поскачет гонец, и понесется, едва ли не на всем скаку тыча в нос подорожную воротным сторожам. А подорожная-то из Приказа тайных дел…

— А можно! — согласился Богдаш. — Айда на сеновал! Тулупами укроемся а дед разбудит.

И он разбудил к указанному сроку со всей ответственностью старика, которому еще охота пригодиться в важном деле молодым.

Зная, что при нужде Башмаков выручит, конюхи не пешком пошли, а оседлали бахматов. Мало ли — вдруг погоня? Даниле в виде особой милости позволили взять не Голована а конька посмирнее, не такого каверзного.

Выехав калиткой и обогнув прямо по льду Неглинки притихший Кремль, конюхи оказались возле Охотного ряда. Там уж до печатни было рукой подать.

И точно! Прохаживались стрельцы по Никольской! Отходили и приходили! Да не один караул — видать, Земский приказ немалый переполох устроил: конюхи, с другой стороны заехав, и других стрельцов увидели. Отродясь печатню так не стерегли, как в эту ночь.

— Дураком последним надо быть, чтобы попытаться оттуда хоть соломину вынести, — заметил Тимофей.

— Стрельцы вторую только ночь тут торчат, — сказал Богдаш. — Не надоело им еще, видно, усердие являть, и Арсений это понимает. А вот на четвертую ночку, коли стрельцы будут те же самые, с ними какая-нибудь добрая душа разговор заведет, горячего сбитенька предложит.

— Не получилось, видать, у приказных с выемкой-то, — Семейка усмехнулся.

— Так нам же лучше! Кабы сейчас мы стрельцов тут не увидели — стало быть, грамота уж в Земском приказе! И что бы мы Башмакову сказали?

Уговорились так — Данила с Тимофеем поехали обратно, дремать при оседланных бахматах, а Желвак с Семейкой остались караулить с тем, чтобы отдохнувшие конюхи их часа через два сменили.

Но ни в ту ночь, ни в следующую ничего не случилось.

* * *

— Ниточка, Гаврила Михайлович! Ниточка!

Деревнин уж не знал, как быть со взбесившимся ярыжкой. Препровожденный к нему Стенька только одно и повторял:

— Нашлась-таки! Слава те Господи — ниточка!

Наконец подьячий взял Стеньку за плечи и принялся трясти, приговаривая:

— Какая тебе еще ниточка, блядин сын? В швецы ты, что ли, подался?!?

— Ниточка, Гаврила Михайлович! — повторил счастливый, словно новобрачный, Стенька. — Семен-то Алексеевич — орел! Он что догадался? Он догадался в бумагах посмотреть, кто от печатного двора жалование получает!

— И на кого он в бумагах напал?

— Справщиков-то в Кремле нанимают! Успенского собора ключаря Ивана, попа Михаила, ты его знаешь, ему в прошлом году пропавшую шубу нашли! Ниточка между Верхом и печатней, Гаврила Михайлович! Вот кто мог грамоту-то вынести и передать!

— Да погоди ты радоваться! — одернул Стеньку Деревнин. — На одном-то конце ниточки — еретик Грек, а на другом-то конце? Ты об этом подумал? Кто книжицу-то в печатню посылал?

Тут Стенька и увял…

— Стало быть, не будут справщиков пытать-то? — с унынием вопросил он. Кабы какого ненужного имени не назвали?

— Коли эта грамота — и впрямь затейного письма склад, хотя я сколько служу — не упомню, чтобы на Москве по дереву писали, то никого, Степа, хватать и пытать не будут, а соглядатаев приставят. Так что угомонись, Степа, дельце еще только начинает раскручиваться.

Стенька вздохнул.

Больше ему нечего было доложить Деревнину, который, от греха подальше, исправно строил из себя хворого и в приказе не появлялся. И он отправился туда, где ему сейчас и полагалось быть, — на торг.

Было у него одно дельце — обещал Наталье, что будет ей к Масленице новая сковорода. Подружке ее, Домне Патрикеевой, муж-стрелец купил медную сковородку в пять алтын — так и этой вынь да положь! Без этой сковородки уже и жизнь не мила!

Помянув Домну, которая вечно научит Наталью всяким пакостям, Стенька пошел смотреть сковородку, надеясь сторговать подешевле. Но перед Масленицей это был ходовой товар, ни один сиделец не уступал.

Ярыжка, не желавший тратить на бабьи причуды лишних денег, поплелся прочь. Вдруг его цапнула за плечо крепкая рука и развернула рожей в другую сторону.