Деревянный меч

— Я же говорил, что мы еще увидимся, сынок, — напомнил кузнец.

— А я-то жалел, что мы миновали Лихогорье! — воскликнул Кенет. — Но ты-то здесь откуда взялся?

Толай посмотрел на него с легкой укоризной: неужели, мол, сын Седого Лиса по хлебу способен задавать такие глупые вопросы?

— Сон тебе был? — риторически предположил Кенет.

— И не мне одному, — кивнул кузнец.

— Идиллия, — ухмыльнулся Аканэ и отправился за хворостом.

Насчет идиллии Аканэ в самую точку попал. Есть в дружбе настоящих воинов что-то потаенно нежное, стыдливо беззащитное — настолько беззащитное, что любого неосторожного слова боится. Что-то, чего нельзя и вовсе высказать словами. Нечто сокровенное, что охотно прикрывается иронией или прячется за напускной суровостью — той, которой истово подражают люди, не изведавшие ни войны, ни дружбы. А потому пытаться хоть приблизительно пересказать беседу двух воинов после разлуки — мучение сплошное. Хуже, чем об истинной любви рассказывать. О ней тоже просто словами не скажешь, но влюбленные хотя бы не колотят друг друга по спине, не приветствуют предмет своих воздыханий радостной площадной бранью, как простые солдаты, и не кланяются с торжественной строгостью наподобие великих воителей. Кенет еще не привык к внешне грубоватой обрядности воинской дружбы, и переживания его были наивно обнаженными, как у всякого новичка, не полностью лишенного ума и сердца. Отправляясь за хворостом, Аканэ довольно улыбался: вот если бы юный ученик вздумал вести себя наподобие самого Аканэ, его бы это здорово встревожило — в те ли руки он передал свое искусство?

— Всем нам сон был, — продолжал тем временем Толай. — Вот в тот самый день, когда ты освободил наши сны. И кто ты такой, и когда мы тебе пригодимся, и куда нам идти надо...

— Хоть бы мне кто словечко сказал! — вспыхнул Кенет.

— И почему говорить тебе ничего до времени нельзя, — невозмутимо закончил Толай.

Темнота была уже не вечерней, а ночной, усыпанной звездами: ночь быстро опускается на степь. И земля в степи остывает быстро. Кенет вертел головой, пытаясь обнаружить, куда запропастился наместник: его свистящее дыхание вызывало у Кенета тревогу. Наверняка ведь сидит прямо на голой земле, радостно вкушая прелести воинской жизни, — а к утру совсем разболеется!

— Эй, массаона! — долетел из темноты голос Аканэ. — Поди-ка сюда!

Кенет, не дослушав Толая, коротко извинился и стремглав помчался на зов. Просто так, чтобы поговорить, Аканэ звать никогда не станет. Значит, что-то произошло.

Наместник обнаружился поблизости от Аканэ. Сидел он возле костра не на сырой земле, а на скатке из теплого плаща — об этом позаботился Юкенна. И опять Кенет не успел даже порадоваться толком: все его внимание без остатка было отдано Аканэ и его очень странному спутнику.

Возраст его невозможно было определить даже приблизительно. Сильнее всего годы сказываются на движениях человека — но такой походки ни у молодых, ни у старых не бывает. Незнакомец ковылял, еле переставляя ноги, — а всем казалось, что он спешит куда-то, почти бежит, и отрешиться от этого ощущения никак не удавалось. Одеваются старики и юноши все-таки по-разному — но лохмотья неизвестного уже не имели ни цвета, ни формы. Любой профессиональный нищий с радостью отдал бы за такое отрепье половину дневной выручки, ибо оно столь явственно свидетельствует о тяжких страданиях, что затраты окупились бы с лихвой самое большее за час. Нет, ни по походке, ни по одежде не понять никак, сколько же лет незнакомцу. Не выдавало истинный возраст и его лицо. Под густой коркой запекшейся крови и склеенной терпким потом дорожной пыли ничего не разберешь. И уж тем более ничего нельзя было прочесть в его взгляде, кроме безумия и безумной боли. Едва ли этот человек был способен причинить кому-либо вред, но рассеянный взгляд Аканэ порхал вокруг него, а руки воина были готовы выхватить меч мгновенно.

— Кто это? — изумился Кенет.

— Понятия не имею, — ответил Аканэ. — Я наткнулся на него, едва отошел от костров. На лазутчика не похож, но... кто его знает! Бормочет что-то непонятное. Я решил, что тебе стоит на него посмотреть.

Незнакомец тем временем уселся прямо на землю, скрестив ноги. Но даже и тогда продолжало казаться, что он идет куда-то.

Кенет по-пастушьи присел на корточки рядом с ним и тихо окликнул, глядя не в глаза безумца, а слегка вбок, чтобы взгляд скользил по его лицу, но не впивался в зрачки.

— Кто ты? — спросил Кенет.

— Я молоток, — ровным голосом ответил неизвестный.

— Вот-вот, — кивнул Аканэ. — Именно это он и твердит.

— Молотки должны лежать дома, — таким же ровным голосом тихо произнес Кенет. — А ты почему не идешь домой?

— Я ищу гвоздь, — ровно и монотонно ответил безумный.

Кенет случайно встретился взглядом с незнакомцем, и ему показалось, что несчастный не просто продолжает идти в поисках неведомого гвоздя, но уже почти ушел.

— Не торопись, — тихо попросил его Кенет. — Я хотел тебя спросить — а зачем тебе гвоздь?

— Заколотить, зачем же еще, — шепотом предположил Юкенна.