Деревня Левыкино и ее обитатели

Переживет ли Россия нагрянувший на нее позор? Отстоит ли она честь и славу Черноморского флота и русской кровью омытые заветные камни черноморских берегов?

А совсем недавно сегодняшние российские отцы и матери, пославшие служить своих сыновей на Тихоокеанский флот, содрогнулись от еще более позорных фактов бедственного положения военных моряков-курсантов на острове Попова. Все мы из газет узнали о скандальной истории бездушного, преступного отношения со стороны командования и местных властей к жизни и быту новобранцев. Невозможно было поверить в то, что там в мирное время от голода, дистрофии, от сыпного тифа умирали только что призванные на службу ребята. Поскандалила пресса, пошумела. Ушел в отставку командующий флота. А дальше – концы в воду. Никто так и не узнал виновных. Никто не узнал, кто и какое наказание за это понес.

Пишу эти строки, возмущаюсь безмерно и снова вспоминаю рассказы Дяди Федота о его тяжелой службе на крейсере «Капитан Юросовский», о его походах в чужие моря, о строгих и взыскательных офицерах и унтер-офицерах и об артельщиках и интендантах, исправно одевавших и обувавших, кормивших и поивших во всех широтах и во все времена года. А, помнится, Мама моя рассказывала, что Дядя Федот со службы пришел в деревню с полным матросским сундучком всякого добра: и одежды, и обуви, и даже с деньжатами. Пришел матрос со службы с полным обеспечением, в добром здравии и с большой охотой к своим крестьянским обязанностям, к хозяйству и труду.

* * *

Из всех братьев моего Отца ближе всех и на протяжении многих лет я знал Федота Ивановича. Чтобы завершить рассказ о его военно-морской службе, я скажу, что его внешний облик никогда не напоминал мне о его боевом матросском прошлом. Последующая жизнь не сохранила в нем каких-либо черт человека «с морской душой». У него не было традиционных татуировок. Не замечал я в нем каких-либо амбиций, связаных с романтикой морской службы. Только однажды я был сражен неожиданным для наших сухопутных деревенских мужиков качеством. Дядя Федот отлично умел плавать. На наших деревенских прудах так плавать, как он это умел, просто было невозможно. Он смело, с размаху прыгал в воду и долго из нее не появлялся. А когда выныривал, то оказывался уже под противоположным берегом. Вынырнув, он широкими взмахами рук мгновенно оказывался уже посередине, на самом глубоком месте, и стоял там по грудь, будто бы никакой глубины под ним не было. Никто в нашей деревне так плавать не умел. Я подумал, что научиться этому можно было только на Тихом океане.

И еще – Дядя Федот был высок ростом, широк в плечах и немножко сутуловат. Можно было предположить, что долгие годы матросской службы, трудной службы кочегара у горячих топок корабля, в молодости несколько пригнули его. Но, впрочем, это могло быть и по другой причине. Много лет ему пришлось работать грузчиком после того, как не по своей воле он покинул деревню.

Дядя Федот был физически силен и природой своей он был предназначен не для морской службы, а для крестьянского труда. В этом было его призвание и талант. Я своими детскими глазами запомнил этого человека и на пашне за сохой, и с косой на сенокосе, и на стоге сена, и на филигранной укладке снопов в строгой архитектурной формы крестьянское сооружение под названием одонок, и у барабана молотилки, и верхом на лошади, и за конской упряжкой, с вожжами в руках на высоком возу, на дрожках и в тарантасе.

Обычными, повседневными крестьянскими занятиями он никогда не тяготился и никогда не выполнял их через силу. Они были для него естественны и доставляли ему удовлетворение.

Однако жизнь сложилась так, что ему было отказано в праве на это единственное предназначение, в праве на свой дом и на завещанный от Бога труд землепашца, сеятеля и хозяина.

К сожалению, эта несправедливость оказалась общей по отношению к самой жизнеспособной, жизнедеятельной, самой предприимчивой части крестьянства. И она тяжелыми последствиями обернулась не только против власти, совершившей ее, но и против государства, против всего народа.