Деревня на перепутье

— В магазине четыреста метр. Но его там, милая сударыня, нет. Я получила от подруги завбазой. По блату. А ей ведь тоже жить надо, дорогуша.

— Сколько же вы хотите? — нетерпеливо спросила Ева, опасаясь, как бы Страздене не приступила к лекции о том, как некоторые люди устраиваются.

— Другому без четырех с половиной сотен ни за что не отдала бы, ну, а вам… Ах, сударыня! Какие могут быть разговоры среди своих. Берите по государственной цене и давайте поцелуемся. — И горячие сухие губки Миле снова обожгли Евины щеки. — Лучше потерять сто рублей, чем одного хорошего друга. Ради дружбы отдаю и эту голубую в лунках. И пуговицы и еще что вам угодно берите по себестоимости… Берите, все берите, сударыня, потому что лучше хороший друг, чем сто рублей…

Ева с большим трудом отказалась от материи на платье, а за отрез для мужа хотела заплатить Миле столько, сколько она берет от других, но тут Страздене начала снова объяснять смысл и значение дружбы, Ева не вытерпела, сунула ей деньги и бросила покупку в шкаф.

Ева давно не видела мужа в таком хорошем настроении. Казалось, он вернулся из долгого опасного путешествия и не может нарадоваться, что все обошлось.

Нет, он и не подозревал, что его план так легко пройдет в правлении. Стоило нажать на кнопку, как все подняли руки будто автоматы. Испугались… Оно понятно: и Шилейка, и Раудоникис, и Гаудутис нечисты на руку. А Гайгалас, тот просто из мести голосовал… Да, теперь он вытащит этих людей из грязи, сломает проклятую скорлупу рутины. Он начал было сомневаться, правильно ли поступил, взяв на себя такую ответственность. Но это была минутная слабость.

— После всего, что я сегодня увидел в колхозе, мне стало стыдно, что я мог так думать. У людей-то ведь есть и крыша над головой, и еда, и одежда. Некоторые избы обставлены фанерованной мебелью. Никто не лежит, накрывшись мешковиной, не ходит с сумой, а все-таки они последнего нищего беднее. Они не верят в себя, в завтрашний день, живут ради того, чтобы сытнее набить брюхо, повеселиться, наряднее одеть своих дочерей, побольше, чем сосед, нахапать колхозного добра. Жадность, зависть, порок закабалили людей.

Ева любовалась Арвидасом. Какой он красивый, когда воодушевляется! Какой непреклонный! Его по-мужски грубоватое лицо пылает, на губах — язвительная улыбка. А какая сила таится в глазах, как удивительно они сверкают! Он словно забыл все на свете. Какая-то мысль завладела им, и он застыл с куском во рту, уставившись в пространство взглядом лунатика.

Ева всегда любовалась Арвидасом, когда он входил в задор, хоть это бывало и не часто, но вместе с тем ее охватывал и неизъяснимый страх. Арвидас словно распадался на двух людей. Один из них, внешний, был волнующе близок ей, свой, другой же, внутренний Арвидас, — чужд, непонятен. К этому, второму, она была равнодушна. И это ее пугало. Она не могла сказать, когда именно распалась их духовная связь и была ли вообще, но чувствовала, что с каждым днем они отдаляются друг от друга. Она старалась не замечать этого, а заметив, старалась осторожно спустить мужа с небес на землю, разбудить его ото сна, как она называла в душе рассуждения Арвидаса, и была уверена, что делает все, чтобы не дать окончательно порваться их духовной связи.

— Послушай, Арвидас. Помнишь, мы как-то говорили, что тебе пора завести новый летний костюм. Я купила отрез. Не знаю, понравится ли тебе.

— Да? — На его лице мелькнула тень, но глаза по-прежнему сверкали. Он еще не очнулся.

Ева вынула из шкафа отрез и, пряча довольную улыбку, подошла к мужу.

— Ну, что скажешь? Есть вкус у твоей женушки, а?

— Ничего себе. — Арвидас помял уголок ткани. — Люди по привычке хвалят английские изделия, считая, что они и сейчас лучшие в мире. А на самом деле советские текстильщики давно заткнули за пояс всех ткачей Англии. Вот погляди на этот материал. Качество не хуже импортных, а такого сочетания красок, такого художественного исполнения не найдешь ни в какой английской ткани. Спасибо, Евуте. Выйдет замечательный летний костюм!

— Да, мне очень повезло, — похвасталась Ева, сияя от радости. — В магазинах такого материала нет. Занесла Страздене и, вообрази только, не взяла ни рубля лишнего.

Лицо Арвидаса внезапно осунулось. Он впился глазами в жену, и от этого жесткого, осуждающего взгляда ей стало холодно.

— Знаю, такие вещи тебе не нравятся, — пролепетала она. — Я бы никогда… Но такой редкий материал… Ты не можешь представить, как он тебе идет.

— Представляю. Ни у кого не будет такого костюма, как у меня. Когда я в воскресенье пойду в нем по местечку, все будут смотреть на меня и хвалить Толейкене: вот это женщина, она умеет наряжать мужа! — Он резко отодвинул от себя тарелку.

— Хорошо, — вымолвила Ева, с трудом сдерживая слезы. — Если тебе материал не нравится, могу вернуть его Страздене.

— Правильно сделаешь.

— Чудак… Кого ты этим напугаешь? Страздене? Не бойся, она только обрадуется, получив отрез обратно. Ты не купил, купит другой, да еще приплатит. Весь мир не перестроишь, не думай. Пока товаров не хватает, спекуляция была и будет.