Деревня на перепутье

По сумрачному небу плыли тяжелые осенние тучи. Иногда они раздвигались, и в зеленоватых полыньях вспыхивали прохладные, едва заметные звезды. Влажный южный ветер нес с реки убаюкивающие крики чибисов; им вторили ленивое собачье бреханье в деревне и монотонная песня девушек. Пели в избе Гаудутиса Помидора — был канун именин его дочери Ромы, и доярки пришли возздравить свою подругу, которая сидела теперь за уставленным снедью столом на стуле, увитом еловой хвоей.

«И тут не обходятся без бутылочки», — горько подумал Арвидас. Он хотел было направиться через двор Помидора и, срезав перекресток, выйти прямо к усадьбе Круминиса, но в это время из двора Раудоникиса выехал грузовик. Арвидас отступил до самого кювета, но шофер Сукмядисского лесхоза не был бы шофером, если бы не газанул по такому случаю. Арвидас внимательно проводил взглядом удаляющийся прицеп, но номера машины не разобрал — он был залеплен грязью, потом не спеша почистил обрызганные брюки и вошел во двор Раудоникиса.

Так он и думал: за хлевом лежали два длинных сосновых бревна, еще пахнущих лесом. Один уже успел очутиться под навесом, а около второго пыхтели Раудоникис с женой, подкатывая его ломами к первому. Увидев Арвидаса, оба смутились. Раудоникис отшвырнул лом, будто обжегшись, а Магде присела на бревно, словно хотела спрятать его под юбкой.

— Отоварились?.. — окликнул Арвидас.

— Вынюхиваешь? — в свою очередь спросила Магде, мгновенно оценив ситуацию и приготовившись к обороне.

Раудоникис стоял неподвижно, как силосная башня.

— От тебя, Раудоникене, совести требовать нечего. Но коли уж совесть потеряла, то, может, знаешь, что грозит за соучастие в воровстве?

— Посадишь?! — Магде вскочила. Черные глаза будто пиявки впились в Арвидаса. — Пожалуйста! Прошу. Это ты можешь.

Раудоникис захрипел, как мехи его кузни, и продолжал стоять, потеряв дар речи.

— Зачем сажать? Какая от этого польза? Таких, как ты, там и без тебя хватает. А вот бревна придется отдать. И вора указать. С Юстинасом же мы отдельно поговорим.

Раудоникис выпустил весь воздух и снова замер.

— Погляди, какой храбрый! — Раудоникене подбоченилась и шагнула к Арвидасу. — Правду найти захотел. Вора ему укажи, бревна отдай. А этого не хочешь? — сунула кукиш.

— Жена… — простонал Раудоникис.

— Не бойся, не выстрелит, — рассмеялся Арвидас.

— Праведник, чистоплюй! — кричала Магде, не отрывая взбешенного взгляда от Арвидаса. — Купленную вещь отобрать вздумал. А почему нам одним отдавать? У всех отними. У Робинзона, у Бузаускаса, у Помидора, Тринки. Каранаускас целый дом из таких вот бревен выстроил. Иди, разбери его избу и верни бревна в лесхоз. Чего стоишь? Тащи всех под суд!

— Успокойся, Раудоникене, — деревню скличешь… Садись, поговорим по-людски. Садись, Юстинас. — Арвидас миролюбиво протянул руку, хотел взять Магде за локоть, но женщина отскочила и заплакала.

Раудоникис, тяжело вздыхая, сел на бревно.

— Слезами делу не поможешь, — смущенно сказал Арвидас. Он хотел говорить строго, но в голосе невольно прозвучала извиняющаяся нотка. — Нам нечего ссориться, Раудоникене. Хоть ты меня и оскорбляешь по своему неразумию, я ничего против тебя не имею. Я уважаю трудолюбивых людей, а ты работать умеешь. Из полеводов в прошлом году редкая женщина имела триста трудодней. Молодец! Да… Но вот беда — чужое имущество не уважаешь. Как же это можно? Человек потел, работал, может быть, концы с концами не сводил, а ты — фьють — под полу его добро. Ни спасибо, ни выкуси даже не сказала. Нехорошо получается. И грешно, если в бога веришь.

— Бревна мы за деньги купили, — всхлипывала Магде. — Никого не обидели…

— Да ведь не одни бревна, Раудоникене. — Арвидас сел рядом с кузнецом. — Воруешь все, что только под руку подвернется. Третьего дня, помнишь, захожу я во двор, а ты кур кормишь. Такого зерна за трудодни не получала. Откуда оно? Потрудилась, когда мы семена чистили… А если уж про бревна говорить, то, хоть ты деньги и платила, все равно они ворованные. Этот мошенник, не шевельнув пальцем, заработал каких-нибудь полторы сотни рублей, а государство столько же потеряло. Ты помогла обокрасть государство, Раудоникене.

— Все воруют. Мы — у государства, государство — у нас. Сам говоришь, что хорошо работаю, а сколько я за работу получаю? Гроши. Пары чулок за трудодни целой недели купить не могу. А государство знает свое. Ему неважно, сколько ты на трудодень получаешь. Раз зашел в магазин — плати. Да уж будет говорить… — Магде безнадежно махнула рукой и, сотрясаясь от рыданий, ушла в избу.

«Интересно, плакала ли она хоть раз в жизни по-настоящему?» — подумал Арвидас, а вслух сказал!

— Твоя баба неплохая артистка.

— Дождь… — буркнул Раудоникис.

Арвидас вытянул руку и молча смотрел, как на ладонь падают прохладные капли.

— Всего от тебя ждал, только не этого, — наконец сказал он. — Коммунист — вор государственного леса.

— Магде договорилась…

— К черту! А где твоя голова была?

Раудоникис сунул руку в карман пиджака, но запасы бобов были исчерпаны. Поэтому он раздраженно почесал шею и вздохнул.

— Может, в избу зайдем? — несмело предложил он.