Деревня Пушканы

И вдруг десятский оповестил об очередном циркуляре волостных начальников, и закрутилась сумасшедшая круговерть.

— Начнут делить землю! В волости проводят раздел земли! Господи Иисусе, пресвятая богородица, что сейчас в Равиене творится! Все заметались, пишут прошения. На прошлой неделе землеустроительный комитет назначили, которому решать вопрос о панских имениях и казенных землях. Желающим земли надо подавать комитету прошения, как уже в циркуляре сказано. На гербовой бумаге. Каждая бумага стоит рубль. В волости говорят, что комитет и мызу Пильницкого поделит.

— Что, мызу Пильницкого? — всполошились пушкановцы. — Нашу мызу! Шабры, тут что-то неладно! Земля Пильницкого принадлежит нам! Но, поди знай, может, землемеры опись раздела большим начальникам еще не передали. Ведь они так строго наказывали никому ничего не говорить.

Нечего делать, надо идти в Пурвиену и заявить в волости о своих правах. Иначе всякие там безголовые из волостного комитета вздумают кромсать то, что пушкановцам принадлежит. На свете всегда хватало недотеп. И потому надо пойти и все прямо выложить.

На другой день из деревни Пушканы в Пурвиену уехали шесть крестьян, добивавшихся для деревни права собственности на мызу Пильницкого. Айзсарга Гайгалниека среди них не было. Антон куда-то исчез.

Они обступили волостного писаря Спарныня. Что, мол, здесь творится? Однако Спарнынь ни в какие разговоры не вступал. Если пушкановцам что-нибудь неясно, так пускай обращаются туда, где земельные дела улаживают — на Большую улицу. В кирпичный дом, к господам из комиссии.

— Видишь, нам ведь только описи из Даугавпилса получить. — Тонслав вспомнил, что писарь еще никогда им в совете не отказывал.

— С земельными делами — в комиссию! — бросил Спарнынь. — У них там свои начальники, свои писаря.

— Стало быть, и писаря свои?

— Чудеса какие! Господин Спарнынь все волостные дела улаживал, разъяснял законы, циркуляры, а по земельным делам — другие писаря, оказывается. Нет, пускай что хотят говорят, а тут что-то не так.

Писарь комиссии, бывший делопроизводитель городской управы Шапкин, был человек деловой.

Значит, они по общему делу своей деревни? Значит, они хотели бы обеспечить себе одну из подлежащих разделу площадей? Где бланки с их запросом? Не у них? Ну в таком случае семерым хозяевам, то есть семерым просящим землю, надо купить семь бланков для заявления. И на каждый наклеить гербовую марку достоинством в пять рублей. Запомните: прошение без марки недействительно!

— Лист для запроса можете купить тут же, у барышни Маран, что вон за тем столом сидит. — Писарь указал на переднюю комнату. — Что угодно господину офицеру? — Он уже обратился к офицеру, только что вошедшему бренча шпорами в присутственное место.

— Из-за нескольких рубликов с голоду не помрем. — Получив листы для прошений, Тонслав предложил соседям перейти улицу и в волостном правлении попросить заместительницу писаря заполнить листы запроса. — Весной, когда переписывали посевы, Саулите приезжала в нашу деревню, и мы славно угостили ее.

— Пускай пишет Саулите…

И они гурьбой повалили к столу заместительницы. А народу там набралось страх сколько! И, видно, всем землю надо. У всех в руках те же бланки для прошений.

Когда пушкановцы с заполненными бумагами вернулись в землеустроительную комиссию, они там застали и волостного начальника Муктупавела, и молодого Озола.

— А-а! Мои шабры! — радостно воскликнул Озол, словно он именно их ждал. — Хотите, чтоб вам на Зеленой болотине землю прирезали?

Пушкановцы переглянулись. Слышишь — Зеленую болотину предлагает… Болото — им! Хотя, по правде говоря, они и от куска болота не отказались бы. Были бы пни на дрова и ранней весной мать-и-мачеха, чтоб коровок попасти. Владельцы мызы Пильницкого и болотом не побрезгуют.

— Надо подумать… — Юрис Спруд вопросительно посмотрел на соседей.

— Ну так думайте, думайте, пока еще не поздно. — Озол взял со стола комиссии длинную, как льнотрепалка, книгу и вышел в дверь рядом.

Дождавшись очереди, пушкановцы подали писарю свои прошения. Все враз. Писарь от удивления широко раскрыл глаза, долго зажигал папиросу; когда та наконец загорелась, отогнал ладонью дым и взял первый лист. Взглянул, поморщился, раскрыл второй, вытащил самый нижний и еще пуще поморщился. Поднялся и понес всю кипу бумаг Муктупавелу.

— Мызу Пильницкого просят.

— Мызу Пильницкого выделят борцам за свободу первой категории. Мызу на прирезки делить не будут. — Волостной начальник повернулся к пушкановцам. — Ради этой мызы вы, шабры, зря государственные бланки тратите. Попросили бы край на Зеленой крепи.

— Ты, начальник, только прими! Чтоб эти наши бумаги здесь, в комитете, были! Чтоб в шнуровые книги записаны были, чтоб были печати и номера. — До Юриса Спруда не дошло еще, что произошло.

— Какая вам от этого польза? Я сказал: мызу Пильницкого на прирезки делить не будут.

— Уж, начальник… уж как-нибудь, начальник, — уговаривали пушкановцы, не сказав до конца всей правды. Из поколения в поколение крестьяне привыкли не доверять господам.