Деревня Пушканы

Уже давно на пушкановских дворах были заперты клети и хлева, спущены с цепей собаки, погашены в топках огни, и только в избах уехавших хозяев тускло горели прикрученные до предела фитили ламп и домашние, борясь со сном, томились на лежанках.

Хозяева вернулись с громким криком. Поносили лошадей, ставших вдруг почему-то тупыми и дурными, стучали по воротам, ругали за радостный лай собак. Коротко говоря, подняли на ноги всю деревню.

— Гульнули! Как же иначе! — Петерис шлепнул шапку о подоконник, затем надел ее. — Горе топили! — бросил он и пошел распрягать отцову лошадь.

Чуть погодя заскрипели ворота, раздалось протяжное «но-а!» отца, застучали колеса и что-то оглушительно затрещало так, что изба содрогнулась.

— Господи Иисусе, что же это такое? — Мать, чуть не повалившись на лежанку, перекрестилась.

— На воротный столб наскочил. — У Анны в горле застрял горький комок. — Старики, сделав глупость, а потом ее осознав, ничего умнее не придумают, как напиться.

— Что ты сказала? — повернулась к ней мать. — Ты про кого это? — Она, горбясь, потянулась к дочери. Не столько расстроенная, сколько разъяренная.

— Про того, кто напился, — попятилась Анна.

— Бесстыдница! — Мать так ударила дочь по лицу, что Анна стукнулась головой об стенку. Рот моментально вспух, словно его исхлестали крапивой.

Вскоре открылась дверь и, поддерживаемый Петерисом, в избу ввалился пьяный отец. В чем-то измазанный, без шапки. Видно, мужчины уже объяснились еще на дворе. Петерис был мрачен и делал вид, что не слышит, о чем бормочет отец.

— Спруд всю вину на меня одного валит! На меня. А задира этот, Юрис Сперкай… Задира… Все они свиньи! И наши, и чулисы. Брат депутата Варны католик, а жулик… первостатейный. В уездном циркуляре сказано было… Чего вы? — Он не мог понять, почему сын и жена так упорно норовят уложить его на кровать в запечье. — Ч-черти! Прочь от меня! — Сильным толчком он высвободился из рук жены и сына и заковылял в другой конец избы. Увидел Анну.

— Анна, дочка! Хорошая моя! Умница… ты моя… Ты плачешь? Почему ты плачешь? Потому, что над твоим отцом мошенники поглумились; над всей деревней! Не плачь! Мы… Я им еще покажу!

Ничего ты им не покажешь! — Петерис потащил отца в запечье. — Ты по дурости своей и дочь в школу не пустил.

3

Пушкановские хозяева читали на дворе Спруда новый волостной циркуляр. Почти целую неделю они ходили набычившись, ни дать ни взять норовистые быки, бросали соседям через забор язвительные и обидные слова, запрещали детям и женам останавливаться у ворот соседей. Наконец порывы ярости улеглись, и люди пришли к разумному выводу, раздорами не поможешь. Разбежавшемуся во все стороны стаду даже молодой волчонок навредить может, а когда оно вместе держится, к нему и седой хищник не подступится. Зачем грызться друг с другом? Зачем доискиваться, кто больше, кто меньше в несчастье виноват? До сих пор они все вместе и мед ели, и горе мыкали, а потому хватит раздоров, общими силами они одолеют свалившееся на них несчастье. Теперь пушкановские мужики опять собрались на дворе Спруда. Расселись на скамейке под навесом, курили и слушали Андрива Лидума, читавшего циркуляр волостных властей.

— «Нумер третий… — Андрив затянулся трубкой. — В местечке Гротены Даугавпилсского уезда открывается средняя школа для латгальских детей, окончивших полную шестиклассную школу. Малоимущие, несостоятельность которых удостоверит волостное правление, освобождаются от платы за обучение. При школе будут открыты места ночлега для мальчиков и девочек».

— Гаспар, это как раз для твоей Анны! И не очень далеко. По хорошей дороге на лошади за день доедешь… — кивнул Юрис Сперкай Упениеку.

Это был явный шаг к примирению, ибо в крупной стычке после посещения в Пурвиене волостного правления Сперкай яростнее остальных накинулся на Гаспара. Упениек, поняв это, примирительно ответил:

— За день доеду, это уж точно. Был бы только капитал.

— Так ты ведь слышишь: у кого волостная бумага, тому за обучение платить не надо, — Тонслав тоже счел нужным вставить доброжелательное слово: — Голова у твоей Анны хорошая.

— О голове и говорить нечего. Видел, как красиво она грамотки господам землемерам написала… — начал было Гаспар и тут же осекся. Ведь господа землемеры оказались жуликами, из-за них-то и столько шуму было.

— Н-да… — Соседи, опять помрачнев, слушали, что Андрив читал дальше.

— «Нумер четвертый. Во исполнение распоряжения волостного правления починка и содержание грунтовой дороги от Пурвиены до Розгали настоящим возлагается, в порядке повинности, на местных крестьян. Утром двенадцатого октября сего года от деревень Пушканы, Дзени и Берзаки надлежит явиться по десять человек от каждой в Розгальскую мызу, где им будут указаны участки дороги для починки. Каждому хозяину иметь при себе по колышку в два с половиной фута длиной, с одним заостренным концом для обозначения границ».

— Вот тебе, Мадаля, и блин! — воскликнул Спруд. — Еще один хомут на него! А ты жди, чтобы они бедняку порядочный кусок выделили. Горки, места посуше богатеям достанутся, это уж не сомневайтесь.