Деревня Пушканы

Так что когда Айна Лиепа вечером, после педагогического совета, вышла из школьных ворот, окрестность преобразилась до неузнаваемости. Дома, заборы, деревья, весь городок Гротены окутала белесо-пепельная дымка. Исчезли лепившиеся к берегу реки особнячки, исчез замковый сад с чугунной оградой и сторожевой будкой, ровным покровом прикрылся пригорок с костелом, с двумя слепыми звонницами на приземистых колокольнях. Исчезли все привычные очертания.

Пряча лицо от порывов ветра, Айна снова и снова закрывается плоской сумочкой. Но это мало помогает. Несколько порывов ветра, и снег посыпался в рукава, еще порыв — и жалящие ледяные змеи обвили шею и грудь. Только в самом центре городка, на Большой улице, где стоят полутора- и двухэтажные кирпичные дома с сильно выдающимися зубчатыми карнизами, ненастье уже не кажется таким лютым.

В переулке, за чайной, возле домишка, над дверью которого раскачивается подвешенный к кривой железяке фонарь «летучая мышь», а на стене трепыхается объявление с корявыми, словно вырезанными из затвердевшего дегтя буквами: «Суверенная власть в Латвийском государстве принадлежит народу Латвии…», «Усиленное военное положение продлено по всему государству на шесть месяцев…», и в связи с этим: «Без разрешения начальника уездной полиции воспрещается собираться группами более трех человек», — Айна остановилась, чтобы перевести дыхание. Лицо саднило, словно его исхлестали. А оставалось еще пройти немалый путь.

Только в ненастье можно по-настоящему понять расположение этого захолустного латгальского городишка и как далеко живет учительница гимназии Айна Лиепа. И в хорошую-то погоду ей не очень-то близко добираться, а осенью и зимой, когда на дворе слякоть, снег и непроглядный мрак, дороге, кажется, нет конца.

С приближением зимних каникул все чаще приходится возвращаться поздними вечерами. Бывают недели, когда у учителя не остается свободного вечера. Собрания, совещания, экстренные заседания. То кабинеты переустраивай, то придет распоряжение из Риги или Даугавпилса, то выскажет что-то кто-нибудь из сильных мира сего, а ты сиди как проклятая! И помимо всего этого — споры между латышами-балтийцами и латгальцами! Эти споры донимают педагогов гротенской школы больше всего. Поди разберись, как в каком случае действовать: держаться балтизации Латгале или прислушиваться к католическим церковникам, призывающим беречь местные обычаи и держаться заодно с единоверцами в Польше. Каждый требует своего, а ты, учитель, всем угождай. И еще оберегай учеников от политики. Попробуй только понимать вещи по-своему, не так, как этого хотят господа!

«Да, понимать… — вздохнула Айна. — Вот пойми, в чем смысл какого-то там конкордата, заключенного в Риме между католической церковью и латвийским правительством. Для школьного инспектора — это событие огромной исторической важности, а для тебя — новые хлопоты и неприятности».

Айна Лиепа не политик и не желает им быть. Ей кажется, что политика лишает человека и разума, и сердца, Айне же хочется сберечь и то и другое. Но как это сделать, если каждую минуту тебя дергают и терзают, если тебя беспрестанно гоняют, как ветер лист.

Вот уже гротенская окраина, домик кузнеца Дагиса — ее жилье. С осени, когда она начала самостоятельную жизнь, страшно трудную и скудную. Правда, когда Айна отправлялась в Гротены, жизнь ей уж такой скудной не казалась. Во всяком случае, по сравнению с рижской, когда ей после смерти отца и других невзгод пришлось оставить студию живописи Тоне и пытаться устроиться на работу, что никак ей не удавалось, — в столице молодого государства желание это необходимо было подкрепить звонкой монетой. В Латвии, на дальней окраине государства, от политически благонадежного интеллигента этого не требовалось. И вначале Анне казалось, что в потускневшее окошко к Лиепам опять заглянуло солнце. К тому же в Гротенах жил родственник Айниного отца, охотно предоставивший ей дешевую комнату, тихую и достаточно светлую для занятий живописью. И Айне не нужно было добиваться угла в школьном здании, где каждый, кому не лень, в любое время мог сунуть нос в твою личную жизнь, посмеяться над твоей бедностью. Но так думала Айна Лиепа осенью, пока не зарядили дожди, не ударили бесснежные морозы, не начались бесконечные собрания и совещания и еще многое другое.