Деревня Пушканы

— Барышня, хоть раз оставьте в покое свои увлечения! — кисло поморщился господин Приеде. — Действуйте как реальный политик! Школа не может допустить, чтобы в пору национального пробуждения кто-нибудь решил, что мы живем не в духе времени. Именно теперь, после подписания конкордата! Поэтому вы должны подготовить тексты для персонажей мистерии. Если я, ботаник, могу найти идею, так почему бы вам не написать по солидным книгам текст. Кому нужно искусство, не откликающееся на требования большой политики?

— Я не смогу написать текст. Господин директор, поймите, пожалуйста, я этого не умею! Живопись и литература вещи совершенно разные. Тут совсем разные принципы. Может быть, госпожа Лиепиня или госпожа Тилтиня возьмутся за это?

— Это плохая примета, если человек слишком рано начинает придерживаться определенной программы, ограничивать свои возможности. — Приеде встал, — Это примета не молодости, а старости. Человек должен полностью пройти все этапы развития. Принципы не вечны, они диктуются необходимостью. Вам уже пора бы знать это. Вы не принцесса долларов, и чем-либо еще вы похвастать тоже не можете. Протекция начальника гимназии могла бы вас уберечь от той или иной неприятности.

— Господин директор, а если я, неумеха в литературе, ваш замысел испорчу? Если то, что я напишу, не будет отвечать высоким требованиям?

Лоб господина Приеде сморщился, как намокший пергамент. Он забарабанил пальцами по столешнице, затем смерил холодным взглядом девичью фигуру учительницы.

— Да-а. Известная логика в ваших словах все же есть. Быть может, Лиепиня с Тилтиней… Подумаю. До заседания родительского совета…

4

Родительский совет собрался в школьном зале. В бывшей графской домашней церкви. В полукруглом помещении с узкими, как амбразуры, окнами и алтарным возвышением в восточной части. В зале стоят ряды длинных некрашеных скамеек, из алтарной части убрали изображения святых, к стене прибили большой темно-красный картонный щит со стилизованным солнцем и тремя звездочками посреди, поставили массивный дубовый стол и стулья. Четверка светло-коричневых гнутых венских стульев, два обновленных кожаных кресла, полдюжины дубовых, непонятного цвета или некрашеных кресел, сколоченных сельскими ремесленниками, и одно с резными ножками коричневого дерева, с высокой спинкой, обитой гобеленом, и белый стул, весь в золоченых завитушках работы австрийского или французского мастера. Да еще шесть дешевых табуреток, поглубже задвинутых под стол.

Членов родительского совета присутствовало немного — восемь человек. Отставной генерал Буйвид, новый владелец парупской мельницы; директор банка Герцбах, раза три менявший свою национальность еврей; почтмейстер Лауцынь; хозяйка городской гостиницы и питейного заведения госпожа Зустрыня, протеже министра внутренних дел Берга; одышливый начальник полиции Скара; председатель землеустроительной комиссии латгалец Дабар, он же и глава гротенского отделения социал-демократической партии; председатель местного отделения Экономического общества сельских хозяев, владелец усадьбы Скрудалиене Райбуц, тоже латгалец, и стройная блондинка, предводительница городского женского корпуса вспомоществования, супруга капитана Антена (прозванная в городке «очаровательной барынькой»). Эти восемь человек, правда, не составляли весь родительский совет гротенской средней школы. В начале учебного года общее собрание родителей избрало в совет и нескольких таких отцов, которые не могли похвастать ни крупными земельными угодьями, ни высоким служебным положением. В совете также числились и железнодорожный ремонтный рабочий Шпиллер, у которого даже воскресное платье пахло смазочным маслом и нефтью, и рабочий дубильни Гарнач, постоянно кашлявший и сопевший, будто у него в груди вместо легких ржавое сито. Но они оба к солидному большинству совета не принадлежали. Кроме поводов для споров, они в совет ничего привнести не могли, и школьное руководство поэтому беспокоило их редко — извещало о заседаниях уже после того, как те состоялись, или же не оповещали вовсе.