Дерево красной птицы

– Ну ничего-ничего, – бодро проговорила Дэгам. – Теперь тебе не за чем таскаться во дворец. Заживешь своей жизнью. Ты еще не вышла из брачного возраста, так что найдем тебе подходящего мужа. Конечно, с такими изъянами на теле это будет не просто, но я справлюсь. У меня есть на примете один зажиточный крестьянин. Недавно овдовел, деток нет, поэтому брак с дочерью генерала будет для него большой удачей. Все как-нибудь устроится. Научу тебя готовить, вышивать ты уже умеешь, а остальное…

Кымлан открыла глаза и посмотрела на мутную воду в кадке. Плавающие хлопья сошедшей грязи полностью отражали ее душевное состояние. Она провела ладонью по воде, и на колебавшейся поверхности впервые за много дней увидела свое лицо. Худое, осунувшееся, с потухшими глазами. От нее прежней почти ничего не осталось. Пламенеющее сердце, мечтавшее о подвигах и славе, потухло.

– Ты у меня красавица! – приговаривала няня, усердно натирая покрасневшую от горячей воды кожу. – Пошьем тебе красивых платьев, выдадим замуж, и станет твоя жизнь спокойной и правильной, какой и должна быть у каждой женщины.

С каждым произнесенным словом Кымлан чувствовала, как грудь сковывает в тисках. Дышать становилось трудно. Ускользающая свобода ощущалась каждой частичкой ее тела.

– Госпожа, что вы наденете? – тоненьким голоском спросила молоденькая служанка Сурон. В одной руке она держала мужской костюм, а в другой – пурпурное платье, расшитое золотыми фениксами. Тонкий шелк, который Кымлан рассматривала в комнате перед купанием, манил своей красотой и изысканностью, но в то же время отталкивал. Струящаяся ткань пугала Кымлан маячившим впереди заточением в клетку, где она просто умрет. Задохнется от несвободы.

Нет, она никогда не сможет отказаться от себя, от своей сути, заключенной в строгом аскетизме мужского платья, холодном металле клинка, к которому тянулось ее сердце.

– Что за вопрос! – рассердилась няня, вытирая мокрые руки о подвернутый подол. – Конечно…

– Раздайте мои платья девочкам. – Кымлан поднялась и протянула руку к мужской одежде.

– Дитя мое! Как ты можешь! После того, как едва не погибла! – возмутилась няня, выхватывая у служанки одежду.

– Нянюшка, я очень люблю тебя и благодарна за заботу, но против себя не пойдешь. Это не вопрос выбора. Я такой родилась. И не могу отказаться от этого. Прости.

Холодное зимнее солнце быстро опускалось за горизонт и отбрасывало последние лучи на черепичную крышу дома. Кымлан вышагивала перед воротами, с минуты на минуту ожидая отца. Торжественная часть, скорее всего, уже завершилась и перешла в пир. Она катала под ногой мелкий камешек и гнала от себя мысли о том, что этой ночью принц разделит ложе со своей невестой. Ее это не должно касаться.

В тишине раздался стук копыт по мерзлой земле, и Кымлан встрепенулась, вглядываясь в темнеющую улицу. Из-за поворота выехал всадник, и она едва сдержала вскрик. Отец! Все та же горделивая осанка, та же стать, но Кымлан с болью отметила, как сильно он изменился. Некогда черные с проседью волосы побелели, а его благородное лицо тронула печать горя, что было видно даже в наступивших сумерках.

Он не сразу узнал дочь. Он спешился возле ворот, подошел ближе к ней и только потом отшатнулся, схватившись за грудь.

– Кымлан! Это ты?

– Я, отец, – прошептала она, глядя в его потускневшие глаза.

Он замер, будто припечатанный к земле, и уставился в лицо Кымлан, словно не верил, что это действительно она, живая и невредимая, а не бродящий по земле призрак.

– Кымлан… неужели… дитя мое! – Отец, прихрамывая, бросился к ней. – Дочка, доченька моя! – Славный воин Чильсук, который половину жизни провел в войнах, плакал сейчас как ребенок, сжимая в руках родное дитя. – Ты жива! Жива… ты вернулась!

Кымлан, которая с детства привыкла скрывать свои слезы от всех, тоже плакала, уткнувшись в пропахшее пылью и потом родное плечо. Плечо единственного человека, который молился и ждал ее возвращения.

– Моя доченька, моя удивительная доченька… Как же ты выбралась? – Он отстранился и посмотрел в ее заплаканное лицо. Он погладил ее по волосам, стер слезы со щек и вновь крепко прижал к себе, словно боялся, что если отпустит, то она исчезнет.

Когда они оба немного успокоились и зашли в дом, Чильсук велел накрыть стол и подать рисового вина. Сольдан, Юнлэ и Акин постеснялись выйти из своей комнаты, давая возможность отцу и дочери поговорить.

– Как ты похудела, дитя мое. Ешь, ешь больше. – Он суетился и подкладывал дочери мясо с жаровни, оставив себе совсем немного. – Такой взрослой стала…

– Отец, прошло всего несколько месяцев, – улыбнулась Кымлан, жадно запихивая в рот горячие куски.

– Ты даже не замечаешь, как изменилась. – Чильсук покачал головой. – Жизнь оставила на твоем лице след, и я отчетливо его вижу. Как ты выбралась, как добралась сюда, кто эти девушки – расскажи мне все.

Кымлан говорила до глубокой ночи, и все это время отец внимательно слушал ее, не перебивая. Когда она закончила, он налил себе полную пиалу вина и выпил залпом.