Дерево с глубокими корнями: корейская литература

Говорят, человеческая натура такова, что, получив коня, человеку сразу же хочется иметь коновода. С наступлением новой эпохи суматошный мир канул в прошлое, но тут Жабу Юна начало заботить его незнатное происхождение, хотя его богатству можно было только позавидовать.

Конечно, Жабе Юну и раньше приходилось иметь дело с «молодежью в европейских костюмах» или, как ее еще называли, «молодежью с револьверами».

Но вот однажды в конце 1919-го — начале 1920 года, а точнее, в один из дней декабря 1919-го, когда площадь его рисовых полей должна была уже достигнуть вожделенных размеров в 5000 пхён, Жаба Юн ожидал продавца земли, заготовив в доме 4000 вон наличными для оплаты. И тут произошло такое, чему и леший бы удивился, а Юн-младший просто дар речи потерял: как будто заранее зная об этом, два «костюмчика» средь бела дня пришли к нему в дом и забрали все 4000 вон. В тот день Жаба Юн расстался с деньгами, не издав ни звука: черное бездонное отверстие ледяного дула, направленного в грудь, было совсем близко, и на этот раз повелитель царства мертвых его помиловал.

В прежние времена бандиты обычно забирались по ночам, ломая ворота. И при удачном стечении обстоятельств можно было вовремя унести ноги. Тут же они торжественно прибыли средь бела дня как дорогие гости и приставили ствол в упор, так что ничего иного ему не оставалось. Обреченно отдав 4000 вон, растерянный Жаба Юн в удручении опустился на пол и какое-то время просидел не двигаясь, но вдруг его взгляд зацепился за небольшой листок бумаги, лежавший неподалеку. Это была расписка от бандитов о том, что они получили деньги.

— Ого! Мир становится цивилизованным, а вместе с ним и бандиты! Вон аж расписку выдают после ограбления!

В течение шести дней после этого Жаба Юн не мог ни есть, ни спать: два дня он провел, сожалея об отданных 4000 вон, и еще четыре — в беспокойстве по поводу того, что мир возвращается в те времена, когда бандиты разгуливали практически безнаказанно.

После того случая те же незваные гости несколько раз навещали Юна-младшего, но уходили уже без добычи: с того злополучного дня он ни монеты не хранил дома.

Если, живя в деревне, имеешь много денег, то тебя постоянно донимают требованиями заплатить налоги, просьбами во что-нибудь вложить капитал, а нищие родственники норовят поживиться за твой счет. Все это доставляет немалое беспокойство, а тут еще эти пройдохи в европейских костюмах не дают покоя. Поэтому в конце концов Жаба Юн собрал семью и переехал в Сеул. Жизнь стала спокойнее, но теперь нового сеульчанина удручало отсутствие подобающей родословной, и делом всей жизни для него стало прославление своего клана, для чего он выработал программу действий, состоящую из четырех этапов.

Во-первых, он приукрасил свое происхождение, найдя среди отошедших в мир иной родственников подходящих для этой цели людей. Затем под его чутким руководством в генеалогические таблицы было вписано, что один из них числился заседателем государственного совета, другой — начальником приказа, третий слыл почтительным сыном, четвертый женился на добродетельной женщине и т. д. Таким образом, потратив всего 2000 вон, Юн Дусоп без особых усилий обзавелся новой родословной. Но сколь бы внушительно она ни выглядела, это было всего лишь украшение, чтобы радовать глаз, но сама по себе она не имела никакой ценности. Он так и остался Жабой Юном, сыном Юна Лошадиной Головы, или просто Юном Дусопом, отпрыском бездельника Юна Йонгю. Ему недоставало аристократизма, как жаждущему в пустыне — воды.

Говорят, если носителя фамилии Син постоянно называть обезьяной[44], то однажды он, сходив в зоопарк и посмотрев там на далеких предков человека, обнаружит между ними и собой немалое сходство. Точно так же, если бы кто-нибудь, желая угодить Жабе Юну и таким образом получить должность управляющего поместьем, выучил бы его новую родословную наизусть и по несколько раз на дню обращался бы к нему: «достопочтенный Юн Дусоп, потомок такого-то заседателя государственного совета в таком-то поколении» или «достопочтенный Юн Дусоп, такой-то потомок такого-то начальника приказа», это генеалогическое древо обрело бы некое правдоподобие, да и адресату, безусловно, радовало бы слух, только откуда взяться такому сообразительному и в то же время безразличному к реальности человеку? А то еще можно было бы заказать известному эстрадному исполнителю записать пластинку с положенной на музыку родословной и проигрывать ее изо дня в день.

Но оказалось, что пользы от новой родословной не так уж много, поэтому следующим этапом стало получение государственной должности.

В то время еще не исчезли хянгё[45] — специальные образовательные учреждения, в которых чтили Конфуция, Мэн-цзы и других конфуцианских мудрецов далекого прошлого. По весне и осени в них совершали жертвоприношения, забивая корову или свинью. Должность главы такой школы носила название «старший наставник».