Дерево всех людей

– Кстати, после победы Геракл получаете в жены вечно юную Гебу – весну. Намек на то, что мужики – слабаки, помирали рано: душа у них дряхлеть не успевала… Кстати, здесь очень интересные возникают соображения – все представления о первоначалах меняются. Ге – земля-мать становится и землей-смертью. Этого я еще не раскумекал. Кстати…

Люстра поднял тощий указательный палец, и по этим «кстати» и по этому сверлящему пальцу мы поняли, что он сам не успевает за своими открытиями, что он захлебывается ими, как океаном.

– Оракул – моление к Ра. Через красавчика Аполлона. О, Ра! Моление к Ра, орать – пахать. Без моления нельзя. Ура! – все вокруг Ра. Не Ра на небе, а небо у Ра. Моление о жизни. Клич о бессмертии в боге.

Ра – величайший из всех величайших. – Враг его – змей Апоп. Солнце на закате опускается в разверстую пасть этой змеюги…

То, что «дурак» от Ра, мы уже приняли сердцем и поэтому решили не откладывая посетить Люстриного соседа, причем решение это пришло в голову нам обоим одновременно. По-нашему выходило, что Люстра впадает в мистику, в буржуазный идеализм, псевдоразум, что он почти враг народа, что ни к диалектическому материализму, ни к марксизму его трепотня отношения не имеет.

Знакомство Люстры с соседом случилось «через посредство молотка». Бесконечно усталая мать велела ему вбить в коридоре гвоздь – повесить корыто. Люстра молоток взял и шарахнул им по стене, чтобы определить точку вбивания по звуку. Но звука не получилось. Молоток улетел куда-то. Люстра расковырял дыру в стене, просунул туда руку. Он мог ожидать всего: что его дернет электротоком, что укусит гадюка, – но кто-то в дыре пожал его руку мягкой широкой и теплой рукой.

– Ой, – сказал Люстра. – Вы кто?

– Сирота, – ответил из дыры тихий голос. – Сбегайте для меня в магазин. Я болею. – В Люстрину шершавую от цыпок клешню были вложены деньги. – Пожалуйста: французскую булку, молоко и «Звездочку».

– А какая ваша квартира?

Сирота назвал номер, и Люстра помчался, крикнув матери, что он «скоро».

Пришел Люстра поздно. Мать ему врезала. Но что значит материнский подзатыльник супротив крутого поворота в жизни – от темноты и мрака к свету и светочу.

В квартиру, где проживал люстрин «сирота», нужно было входить с парадной лестницы. Мы позвонили – он и открыл нам.

– Что-нибудь с Ваней? – спросил.

– Треснул у вашего Люстры горшок, – ответили мы. – Тронулся он на почве Ра. Мы с вами посоветоваться пришли. Вы знаете как делать психов, а как их лечить – знаете?

Он провел нас в комнату и уселся в большое, как лодка, заваленное подушками и книгами кресло, предоставив нам самим выбирать себе, где сесть. Мы выбрали пол. Звали его Андрей Федорович. Был он грузный, плешивый, но в белой-белой рубашке.

– Ну-с? – задал он такой вопрос.

Мы вывалили все, что думали о Люстре, и о том, что он ступил на скользкую дорожку.

Андрей Федорович оглядел нас без намека на интерес, не говоря уж о симпатии.

– Кем был ваш Люстра до знакомства с солнечным богом? Таким же поганцем и пакостником, как и вы. А сейчас он расцвел. Пусть чертополох, но расцвел. И вы расцвели бы, если бы начали размышлять. Разве вы не заметили, что люди размышляющие хорошеют, а иногда становятся даже просто красивыми? Я полагаю, размышляющий мозг вырабатывает гормон красоты.

Степа угрюмо оглядывал заставленную буржуазной рухлядью комнату. Здесь было много всего: и беломраморный бюст девушки под вуалью – я его даже пальцем потрогал, мне показалось, что вуаль на нем настоящая, – и мебель старинная – темная, и кучи книг, и до дури всякой мелочи: шкатулок, ваз, фарфора. И на всем пыль.

– Рухлядь, – сказал Андрей Федорович, проследив за Степиным взглядом. – Интересное какое слово. Рузнула – значит прекратила быть. Старая. Тлен. Раньше-то мех называли мягкой рухлядью – мертвой.

– Все от Ра, – сказал Степа с иронией.

Андрей Федорович кивнул.

– Вот именно: все от Ра и все в нем. А как же, если сама жизнь происходит от солнца. Но есть одно «но»! «Ру» не может быть от Ра. В древнерусском языке звук «а» никогда не переходил ни: в «у», ни в «о». Это все первокурсники знают. Азы, как говорится.

Андрей Федорович смотрел на нас, как, по нашим представлениям, должен смотреть хитрый жирный китаец. И вопросы его, нам казалось, должны быть высокомерными.

– У славян, как вы, полагаю, знаете, богом был Сварог – небо. Потом бог солнца – Даждь, а затем бог Сварожич. По всей видимости, сын Сварога. Но почему нам известно только отчество этого сына? Как его звали? Подумайте, как его звали?

Мы сидели угрюмые. Мы понимали, что наше почти комсомольское безбожие пытаются окунуть в болото суеверий. Кому нужны имена богов, тем более древнерусских? Мы юные интернационалисты – мы знаем Зевса, Нептуна, Изиду, Венеру, и хватит с нас.

– Наверное, Ярила, – сказал Степан.

Андрей Федорович равномерно кивал головой – точно как китайский святой.

– У чехов и у поляков тоже был бог Сварожич. У поляков Радгощ. У чехов – Радгост. Ра – высокостоящий, «го» – высота. Так кто же, по-вашему, был у славян – русичей?

– Радость, – прошептал Степа.

Меня ожго: действительно, Радость.