Дерево забвения

Хотя Джоэль работает с полной отдачей и дисциплинированно, время течет в темпе, который пугает его. Иногда, в три часа ночи, слишком вымотанный, чтобы довести до конца рассуждение или изложить целый исторический период, в ужасе при мысли, что он может не уложиться в срок, желая ослепить родителей и вернуть себе их милости навсегда, он берет книгу одного из своих кумиров, Боаса или Бейтсона[4], и переписывает один-два абзаца, наспех объединяя их со своей прозой.

В последний день занятий перед рождественскими каникулами ученики на уроке истории сидят как на раскаленных углях в ожидании переклички. Один за другим они встают, подходят к столу учителя и забирают свои сочинения с его комментариями, нацарапанными красными чернилами на полях.

Худой и сутулый, как всегда один, Джоэль сидит на первой парте. Сердце его зашкаливает. Какую он получит отметку? Посмеет ли учитель поставить ему меньше, чем десять из десяти? Нервным движением он каждые три-четыре секунды поправляет очки на носу, хотя они даже не сползают.

— Джоэль Рабенштейн!

Он вскакивает на ноги, делает несколько шагов и останавливается как вкопанный, потому что вместо того, чтобы дать ему стопку страниц, как другим ученикам, учитель протягивает ему пустую руку.

— Рабенштейн, — говорит он, — я позволил себе передать ваше сочинение мистеру Уоллесу. Он прочел его вчера вечером и попросил меня передать вам, что ждет вас в своем кабинете ровно в двенадцать часов. Эльза Смит!

Возвращаясь на свое место, Джоэль чувствует, что его тело распадается на куски. Как… О Боже мой… О Боже мой… Ученики вокруг него хихикают. Какой позор… Никогда ему не оправиться. Никогда. Он краснеет: багровая волна поднимается от груди и быстро заливает по очереди затылок, уши, щеки и лоб. Его жизнь кончена. Нет, ничего не поделаешь, он наложит на себя руки. На обратном пути он пойдет на Генри-Хадсон-парквей и бросится под колеса грузовика.

Звенит звонок: уроки кончились. Отпущенная на каникулы молодежь устремляется в коридор. Джоэль идет к кабинету директора, почти не касаясь ногами пола, как во сне. Это не важно, ничто больше не имеет значения, он уже умер. Шесть миллионов европейских евреев погибли в Холокосте; кому какое дело до судьбы еврейского мальчишки, раздавленного грузовиком на западе Бронкса? Никто о нем даже не услышит. Тай, тай, свеча…[5]

Дрожащий, высокий, но согбенный до несуществования, он подходит к массивному дубовому столу, на котором лежат толстые разноцветные папки. Видит свой титульный лист, свои сто девятнадцать страниц безупречной стопочкой, — его сочинение лежит голое под самой лампой. Все на виду. Они здесь, неопровержимые доказательства его бесчестности, его грабежа, его плагиата. Директор, высокий седовласый мужчина, закрывает дверь и поворачивается к нему с широкой улыбкой. («Но, — думает Джоэль, — Червонная Королева тоже улыбалась, отдавая приказ отрубить Алисе голову».)

— Садитесь, мистер Рабенштейн, прошу вас, — говорит мистер Уоллес. — Послушайте, молодой человек. Я хочу вам сказать, что сегодня для меня историческая дата. Я прочел вашу работу вчера и буквально не мог оторваться. Я никогда не встречал ничего подобного — поверьте мне, я в профессии очень давно. Никогда ни один ученик этой школы не писал столь блестящей дипломной работы. Я сам защитил докторскую диссертацию в Оксфорде по истории и антропологии, и ваши рассуждения меня очень заинтересовали. Ну вот, сынок, я просто хотел вас поздравить. Вы далеко пойдете, я в этом уверен. Если вдруг вы захотите записаться осенью на семинар имени Франца Боаса в Колумбийском университете, я буду счастлив дать вам рекомендательное письмо.

Монаднок, 1969

В марте Петула говорит Лили-Роуз, что познакомилась с двумя молодыми людьми, у которых есть домик близ горы Монаднок, в часе езды на машине от Нашуа. Они пригласили ее провести у них уик-энд.

— Когда я спросила, можно ли взять с собой подругу, — добавляет она, — у них загорелись глаза.

— Сколько им лет?

— Года двадцать два-двадцать три.

— Где ты с ними познакомилась?

— О… Однажды я возвращалась от тебя на велосипеде, они остановились рядом со мной на светофоре и пригласили меня выпить в пабе.

— Нет… Ты пошла в паб с двумя совершенными незнакомцами?

— Я разве сказала, что они совершенные?

Лили-Роуз визжит от смеха, в упоении от смелости Петулы и от мысли об опасности. Но она знает: нечего и думать солгать родителям, что она проведет уик-энд у подруги; никогда они не позволят ей пропустить воскресную службу. Придется уговорить группу съездить туда и обратно в субботу. Даже чтобы получить разрешение отлучиться на целый день, ей придется нагородить горы лжи.