Дерево забвения

— Да, Шейна, ты права, это твой родной город, — говорит Лили-Роуз раздраженно-злым голосом, хорошо тебе знакомым, — он означает, что она начинает чувствовать себя исключенной из семейного круга. — Ты провела в Балтиморе за все про все пять дней твоей жизни. Но ладно, если тебя действительно мучает ностальгия, всегда можно тебя туда свозить.

— Лили-Роуз? — одергивает ее Джоэль с укоризной, находя голос супруги чересчур саркастичным.

— И я смогу встретиться с моей матерью, когда мы будем там? — спрашиваешь ты, ошеломленная собственной дерзостью.

— Твоя мать здесь, в этой комнате, — говорит Джоэль.

— С моей настоящей матерью, я хочу сказать.

— Твоя настоящая мать здесь, в этой комнате, — повторяет Джоэль.

Лили-Роуз встает. Ее глаза стали огромными, и она, кажется, совсем не дышит. С пола, где ты сидишь, она выглядит большой, и бледной, и парализованной.

— Ладно, — говорит она севшим голосом, и ей приходится откашляться, чтобы продолжать, — если Шейна считает, что пять дней важнее десяти лет…

— Речь не об этом, милая, — перебивает ее Джоэль.

— Если бы вы не приехали за мной, — не унимаешься ты, — я выросла бы в квартале, который показывают в «Прослушке»? Поэтому вы смотрите ее каждую неделю? Хотите знать, что бы со мной сталось, если бы…

— Шейна, ты меня удивляешь, — перебивает тебя Джоэль твердым голосом. — Никогда, ни единой минуты не было речи о том, чтобы ты росла в Балтиморе. Ты это прекрасно знаешь и знала всегда. С первого дня мы договорились все втроем — Лили-Роуз, твоя биологическая мать и я — о том, как все будет.

— Почему ты никогда не называешь ее имени?

— Какого имени?

— Имени моей матери. Почему у вас есть имена, а она — она просто моя биологическая мать? Как ее зовут?

— Как ты смеешь говорить с родителями таким тоном? — хмурится Лили-Роуз.

— Ее зовут Сельма Паркер, — говорит Джоэль.

Ты на минуту умолкаешь, застигнутая врасплох этим обрывком информации, на который и не надеялась.

— Когда тебе будет восемнадцать лет, ты сможешь с ней связаться, — говорит Лили-Роуз. — Мы всегда тебе это говорили.

— Почему восемнадцать? Почему надо ждать восемнадцати лет? Почему не в десять?

— Потому что в восемнадцать ты будешь совершеннолетняя и сможешь делать что хочешь, — отвечает Лили-Роуз.

— Но если мне хочется увидеть ее, пока я еще маленькая? А если она хочет меня увидеть?

— Она не хочет, — качает головой Лили-Роуз. — У нее есть свои дети. А ты не…

— Ладно, довольно, — тихо говорит Джоэль. — Разговор окончен. Да и вообще, уже поздно, тебе пора в кровать. Завтра в школу.

— Иначе говоря, — шипишь ты, — вы меня купили.

…и эта тонна кирпичей, третья по счету, положила конец дискуссии, потому что Лили-Роуз упала в обморок.

* * *

Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО МУЗА НЕ ВСТРЕТИТ ОТКАЗА… НО ГДЕ ВЗЯТЬ МУЗУ? ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС.

Я ОБРАЩУСЬ К ИЕГОВЕ, ГНЕВНОМУ И ОДИНОКОМУ ВЕЛИКОМУ БОГУ ИЗРАИЛЯ, КОТОРЫЙ ПОРОДИЛ НАРОД МОЕГО ОТЦА, И ОН ПРОСТИТ МНЕ, ЧТО Я РОДИЛАСЬ В ТЕЛЕ ЖЕНЩИНЫ — И, ХУЖЕ ТОГО, НЕЕВРЕЙКИ.

Я ОБРАЩУСЬ К БОГУ НАРОДА МОЕЙ ПОЧТИ-МАТЕРИ, СТАРИКУ СО СТРОГИМИ ГЛАЗАМИ И БЕЛОЙ БОРОДОЙ, КОТОРЫЙ УЧИТ СКРОМНОСТИ И СДЕРЖАННОСТИ, ТЯЖЕЛО РАБОТАТЬ И МАЛО ОТДЫХАТЬ, И ОН, ШОКИРОВАННЫЙ МОИМИ МАНЕРАМИ ДИКАРКИ, ОТВЕРНЕТСЯ ОТ МЕНЯ, НАМОРЩИВ НОС.

ЧТО ЖЕ ДО БЕСЧИСЛЕННЫХ БОГОВ МОИХ ДРАГОЦЕННЫХ АФРИКАНСКИХ ПРЕДКОВ, НЕЗНАКОМЫХ, УБИЕННЫХ, РАССЕЯННЫХ ПО СВЕТУ, Я, БЫТЬ МОЖЕТ, ПОЧУВСТВУЮ БИЕНИЕ ИХ СЕРДЕЦ В МОЕЙ КРОВИ, КАК БАРАБАННЫЙ БОЙ, НО, ПРИГЛУШЕННЫЙ ВРЕМЕНЕМ И РАССТОЯНИЕМ, ОН БУДЕТ ПОЧТИ НЕСЛЫШЕН.

Манхэттен, 1958–1966

С этого разговора в кабинете директора жизнь Джоэля Рабенштейна идет прямой траекторией к успеху. Почти как Достоевский, он чувствует в себе глубинные перемены, потому что избежал запрограммированной смерти, хотя Федор стоял с завязанными глазами перед расстрельным взводом, а он, Джоэль, планировал броситься под колеса грузовика. Поступив на первый курс Колумбийского университета, он поселился в Верхнем Вест-Сайде, да так там и осел. Он нашел свою нишу — и, глубоко убежденный, что она принадлежит ему по праву, вычеркнул из памяти маленькие хитрости, на которые пришлось пойти, чтобы в нее попасть.

Как давно мечтал, он учится в семинаре Франца Боаса. В последующие годы его путь пересекается с Грегори Бейтсоном, Маргарет Мид и Майей Дерен[7]; каждый раз, скрывая свое возбуждение от общения с такими знаменитостями, он говорит с ними мягким и спокойным голосом, покоряя своеобразным сочетанием блеска и скромности. Неутомимый труженик, более склонный к профессиональным связям, чем кажется, он спокойно переходит в магистратуру, после чего входит в преподавательский состав и начинает взбираться по служебной лестнице: ассистент, преподаватель, старший преподаватель.