Дерево забвения

В это время свирепствует война во Вьетнаме — но, ослепленный своей страстью к этнологии религий, Джоэль, можно сказать, невосприимчив к политике. Джереми, напротив, пристально следит за ходом событий и готов защищать, пылко и талантливо, отказывающихся от военной службы по религиозно-этическим соображениям. С учетом солидности их университетских досье и прочного экономического положения родителей, мысль о том, что американская армия может призвать братьев Рабенштейн под знамена и отправить их рисковать жизнью в аду Индокитая, даже не приходит им в голову.

В 1962 году Джереми блестяще выдерживает экзамены в адвокатуру, и родители устраивают большой праздник в его честь, наняв клезмерский[8] оркестр, который творит чудеса, а их друзья, одетые с иголочки, с бокалами шампанского в руках, расхаживают по саду, поздравляя молодого красавца адвоката и измышляя дурацкие каламбуры типа: «Налей стаканчик в баре мицва!»

Заметив, что Дженка слишком часто звонит ему, чтобы петь хвалу великому адвокату Джереми, Джоэль публикует статью за статьей и книгу за книгой, посылает экземпляры и отрывки своих текстов самым титулованным антропологам планеты и коллекционирует в своих архивах их благодарственные письма, участвует в круглых столах и коллоквиумах, получает приглашения на другие коллоквиумы и круглые столы и впечатляет всех своей приветливостью, вежливостью и почтительностью. И коль скоро его антимастурбационная техника стала второй натурой, коллегам, проникающимся к нему дружбой, нечего беспокоиться за своих жен; на обедах и коктейлях, как в городе, так и в кампусе, Джоэль Рабенштейн очарователен с женщинами. Давая им почувствовать, что они прелестны (даже когда это не так), он не касается их груди, проходя мимо, и не таращится на их корму издалека.

По мере того как растет слава их младшего сына, выходя далеко за пределы кампуса Колумбийского университета и заполоняя страницы газет и книжные магазины, Павел и Дженка вновь нахваливают его своим друзьям. Свидетели признания, которое он снискал как мыслитель, они уже решили, что его вегетарианские причуды не имеют значения. Иногда им даже кажется, что звезда младшего сына взошла выше, чем старшего. На воскресных обедах в Ривердейле Дженка напоминает Джереми, что Джоэль в двадцать шесть лет уже закончил докторскую диссертацию и опубликовал две книги об эволюции ритуального жертвоприношения и потреблении мяса в Западной Африке. Она, конечно, не хочет на него давить, но не пора ли ему, Джереми, найти партнера, чтобы открыть кабинет, и женщину, чтобы создать семью?

Их генеалогическое древо было подрублено нацистами, и Павлу с Дженкой не терпится обзавестись потомством. «Надо превратить наши ветви в корни», — часто вздыхает Павел со слабой кривой улыбкой. Вопрос детородного возраста, разумеется, стоит не так остро для мальчиков, как для девочек; и все же время идет, Джереми скоро тридцать, а они, Павел и Дженка, не бессмертны. Так что — нет, она, конечно, не хочет на него давить, — но не пора ли подумать о серьезных вещах?

Вечерами в постели они дают волю своим тревогам, спрашивая себя, в частности, не втянули ли Джереми в одно из тех молодежных движений, которые сейчас протестуют против войны во Вьетнаме, разоблачают социальную несправедливость, помогают организовываться чернокожим, дразнят плебс, нападают на то, что называют истеблишментом, и вообще, поднимают-таки бучу в южных кварталах Манхэттена.

На самом деле за десять лет после ухода из Ривердейла Джереми не вступил ни в компартию, ни к «Синоптикам»[9], ни в движение «Студенты за демократическое общество», ни в Американский союз за демократические свободы, но он эволюционировал в направлении, которое его родители, знай они об этом, не одобрили бы точно так же: он решил полностью признать тот факт, что любит мужчин. Он не помнит поры, когда не был геем. Еще ночные сеансы стонов и пыхтенья, которые он позволял себе подростком — и которые подчас нарушали сон Джоэля, — вдохновлялись не «Плейбоем» и «Модерн мен», но образами святого Себастьяна, Иисуса и архангела Гавриила с полок наследия Праги Дженкиной библиотеки. Невероятное изображение Рембрандтом «Жертвоприношения Исаака» тоже не раз оказывалось полезным. А в 1957 году, на его двадцатый день рождения, один друг подарил ему «Комнату Джованни»[10], и это было откровение. Три дня он жил с героями этого романа, затаив дыхание, глубоко благодарный Болдуину, который нашел слова, чтобы выразить его собственные тайные потребности и чувства. Через несколько лет, поняв, что надо защищать гомосексуалистов перед судом, он вступил в Общество Маттачине, основанное Гарри Хэем[11], и стал якшаться в Вест-Вилледже с другими активистами гей-сообщества.