Дерево забвения

— Можно узнать почему?

— Мне там нехорошо.

— Почему? Мои родители тебя недостойны?

— Нет, не из-за твоих родителей, из-за других. Как они на меня смотрят. Будто я животное в цирке, самозванка какая-то.

Лили-Роуз ошеломлена.

— Мне очень жаль, что ты нарвалась на расистов, — тихо говорит она.

— Расы не существует, — поправляет ее Джоэль.

— Как же, — фыркаешь ты.

— Раса, — продолжает Джоэль, — не больше не меньше как миф, выдуманный сильными, чтобы оправдать угнетение слабых.

— Как же, — повторяешь ты. — Расскажи это людям в Христианской ассоциации молодежи в Нашуа.

— Что особенного в нашей семье, — говорит Лили-Роуз, пытаясь разрешить все проблемы одной фразой, — это вопрос не расы, нет, но любви. Ты была желанным ребенком, Шейна! Мы любили тебя еще до твоего рождения. Поэтому ты наша дочь.

— Так или иначе, — отвечаешь ты, — в Нашуа я не поеду.

После шока в Старой Гаване ты больше не выносишь взглядов окружающих и стараешься не появляться на людях с отцом. С Лили-Роуз даже еще хуже: вы так непохожи друг на друга, что избегаете знакомств.

Только с Пуласки ты можешь дать волю твоей страстной натуре. Ваша любовь безоговорочна, потому что не имеет никакого отношения к прожектам и фантазмам, к построениям и клише. Вы приемлете друг друга день ото дня, не задавая вопросов. Правда, болезнь песика уже становится проблемой. Из-за ранней кастрации левая коленная чашечка плохо пригнана; суставы не скользят друг по другу, а трутся и скрипят. Не то чтобы сильная боль, но постоянное трение… вроде напряжения между тобой и Лили-Роуз.

В твоих глазах прихрамывающая походка Пуласки — символ всего, что неладно в семействе Даррингтон-Рабенштейн.

* * *

УЖЕ, НАВЕРНО, ШЕСТЬ ЧАСОВ. СВЕТ МЕНЯЕТСЯ. АФРИКАНСКИЕ СУМЕРКИ ЯРКИ И ВНЕЗАПНЫ.

ЭРВЕ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ОТДАЕШЬСЯ МНЕ В ПОСТЕЛИ И ВНЕ ПОСТЕЛИ, ТВОИМ ТЕЛОМ, И ТВОЕЙ КРАСОТОЙ, И ТВОИМИ НУЖДАМИ. ТЕБЕ ЗНАКОМА БОЛЕЗНЬ. ТЫ НА «ТЫ» СО СМЕРТЬЮ УЖЕ МНОГО ЛЕТ. ПЛОТЬ СМЕРТНА, НО ТЕБЯ ЭТО НЕ СТРАШИТ. ТЫ ЕДИНСТВЕННЫЙ, ЛЮБОВЬ МОЯ.

МЫ РАСЦВЕТАЕМ ДРУГ ВОЗЛЕ ДРУГА. МЫ ДРУГ ДРУГУ НУЖНЫ. ВЕРНИСЬ, Я ТЕБЯ УМОЛЯЮ. Я ЗНАЮ, ЧТО МОГУ ЛИШЬ УСУГУБИТЬ СВОЙ СТРАХ, ИЗЛАГАЯ ЕГО НА БУМАГЕ, НО ФАКТ ОСТАЕТСЯ ФАКТОМ, ЭРВЕ, МНЕ ВНЕЗАПНО СТАЛА ОЧЕНЬ ДОРОГА МОЯ ЧЕРТОВА ЖИЗНЬ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У НАС ДВОИХ БЫЛА ИСТОРИЯ.

Найроби, 1978

Вскоре после аборта Джоэль едет в Кению. Питер С., коллега, вместе с которым он видел сидячую манифестацию геев «У Джулиуса», готовит новую книгу о связях колдовства и колониализма и пригласил его съездить на пару недель в Найроби для работы на местности. В вечер приезда двое мужчин устроились после обеда в креслах бара-балкона своего отеля. В зыбких сумерках холла внизу юные проститутки грызутся за новых клиентов. Питер предлагает Джоэлю воспользоваться их присутствием и удивлен, когда Джоэль отвечает ему, что это не в его привычках.

— Ты серьезно? — спрашивает Питер, подняв кустистые брови и выпуская клубы сигарного дыма. — Посмотри вон на ту, что сидит у бара. Миниатюрная драгоценность, не правда ли? Девятнадцать лет, ни дня больше, хоть и выглядит суперпрофессионалкой. Поверь мне, ей нужнее твои деньги, чем тебе твоя добродетель. Одна банкнота из твоего бумажника прокормит ее семью целую неделю. И ты хочешь отказать ей в этом? Ну же, вперед! Вот увидишь: вдобавок они все обрезанные, поэтому нетребовательны. Ты можешь делать с ними все, что хочешь, лишь бы сунул банкноту в сандалию. Что, ты беспокоишься о Натали? Забудь! До твоей жены полпланеты, а чего она не знает, то ей не повредит. Давай же, чего ты ждешь? Только не забудь попросить у нее презерватив.

Ни в коей мере не прельщенный этой перспективой, Джоэль молчит.

— Можем пойти вдвоем, если хочешь, — добавляет Питер.