КОГДА СНОВА ЗАЖИГАЕТСЯ СВЕТ, К ЦВЕТНЫМ ЖЕНЩИНАМ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ НА СЦЕНЕ СОТНЯ БЕЛЫХ МУЖЧИН, ОНИ СТОЯТ ЛИЦОМ К НИМ, ПОПАРНО, СПИНОЙ К ПУБЛИКЕ. ТИШИНА. МУЖЧИНЫ ОДЕТЫ С НОГ ДО ГОЛОВЫ В БЕЛОЕ ИЛИ В КОЛОНИАЛЬНОЕ ХАКИ. С ПЕРВЫМ УДАРОМ ВОЕННОГО БАРАБАНА ОНИ КЛАДУТ РУКИ НА ПЛЕЧИ ДЕВУШЕК И ЖЕНЩИН И ПРИБЛИЖАЮТСЯ К НИМ. ПО МЕРЕ ТОГО КАК БАРАБАННЫЙ БОЙ УСКОРЯЕТСЯ И ПРЕВРАЩАЕТСЯ В МОЩНЫЙ РОКОТ, ОНИ РАССТЕГИВАЮТ ШИРИНКИ И МЕХАНИЧЕСКИ ТРАХАЮТ ЖЕНЩИН В ТЕЧЕНИЕ МИНУТЫ.
СРЕДИ СОТНИ БЕЛЫХ МУЖЧИН МОЖЕТ БЫТЬ И НЕСКОЛЬКО ЦВЕТНЫХ: ЭТО РАБЫ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ КАК ПРОИЗВОДИТЕЛИ.
ТЕМНОТА.
Манхэттен, 1991
Узнав, что доктор Ферзли предложила Лили-Роуз звонить ей в любое время, Джоэль хмурит брови. Он знает, что это нарушение основных правил психоанализа. Неужели доктор Ферзли считает, что ее пациентка в опасности?
Эта гипотеза оказывается верна. Проснувшись на следующее утро, Джоэль находит вторую половину постели пустой. Открыв дверь в гостиную, он видит ярко-красную ночную рубашку Лили-Роуз, как будто небрежно брошенную на ковер, но ведь Лили-Роуз никогда ничего не разбрасывает. Прежде чем малейшая осознанная мысль успевает оформиться в его мозгу, слова «она умерла» слетают с губ. Нет никакого зазора между этим мгновением и следующим, когда, опустившись подле нее на колени, он щупает ей пульс и набирает 911. «Скорая помощь» везет их в больницу Святого Луки, завывая сиреной.
Только много позже доктор Ферзли сумеет собрать воедино фрагменты истории молодой женщины. Незадолго до попытки самоубийства у нее всплыло воспоминание, связанное с подвалом их дома в ту ночь после вечеринки, тело отца, прижимающееся изо всех сил к ее телу, яростно притиснувшее ее к стиральной машине, потому что он испугался за нее, за безопасность своей маленькой девочки. Затылком она чувствовала дыхание отца, шумное и частое, а его руки, как ремни, опутали ее, яростно завязались вокруг ее торса, слишком крепко сжимая эту восхитительную юную плоть, открывшуюся ему в новом желтом ансамбле в красных цветах. На этот раз все референции на грифельной доске ее «я» были внезапно стерты, и не тело, но разум Лили-Роуз окаменел, превратившись в надгробную плиту, гладкую и пустую, над жизнью без имени, без дат и без мест, на заброшенном кладбище.
Тем временем в больнице Святого Луки четыре часа утра, и, пока врачи делают его жене промывание желудка, заставляя ее исторгнуть водку и валиум, которые она проглотила несколько часов назад, Джоэль размышляет. Конечно, его жене всего тридцать четыре года, и есть еще небольшая надежда, что она сможет зачать, но они пытаются уже пять лет, и их постоянные неудачи ее буквально убивают. «Материнство пойдет ей на пользу, — думает Джоэль. — Позволив ей сосредоточиться на чем-то, кроме нее самой, оно удалит ее от острых предметов внимания, которыми она режет себя ежеминутно. Если бы она могла кормить и любить маленького ребенка, может быть, немного этой любви перешло бы и на нее. Может быть, она сама подарила бы себе немного этой самой любви, которой лишили ее родители, и ощутила бы на себе ее целительную силу. Тогда она снова смогла бы писать, закончила бы диссертацию, вернулась к нормальной жизни… Надо найти способ дать ей ребенка».
Он выходит из палаты жены около десяти утра. Прежде чем покинуть больницу, заходит на сестринский пост, чтобы рассказать о событиях ночи Арете.
— Боже мой, Джоэль, это пугает, — говорит та, качая головой. — У тебя есть время выпить кофе?
Сидя за чашками плохого кофе на Амстердам-авеню, они удрученно обсуждают семейную ситуацию Даррингтонов — Рабенштейнов и составляют список возможных вариантов. Оба знают пары усыновителей, и, стало быть, им известно, что, если только не ехать в сомнительные страны вроде Китая или Румынии, процедура эта дорогая и сложная.
— А ЭКО? — спрашивает Джоэль.
— Нет, дружище, тебе не захочется это делать.
И Арета вкратце рассказывает ему о всех сложностях оплодотворения
Джоэль вздыхает. В том состоянии, в котором находится Лили-Роуз, невозможно просить ее пройти такую тяжкую процедуру.