Дерево забвения

Заранее готовясь к своей бар мицве, Джоэль начинает с одержимостью изучать правила Талмуда и Торы. Одно из них немного тревожит его, то, что запрещает расточать свое семя. Это один из худших грехов на свете, Бог просто-напросто убил Онана за это!.. Хотя, если вдуматься, Онан был наказан не за то, что мастурбировал, а за то, что, когда его брат умер и он женился на его вдове, как предписывает Тора, он не хотел делать ее беременной, потому что их сыновья считались бы сыновьями его брата, а не его, и он даже не имел бы права завещать им свое добро, так что он решил самоустраниться и изливать свое семя на землю. Ну да ладно, как бы то ни было, мораль сей басни та же: если изливать свое драгоценное семя попусту, становишься нечистым, будь то нарочно (для ублажения) или нет (во сне). Согласно устной традиции, раввины, которые видят эротические сны в канун Йом Кип ура или Рош а-Шана, не имеют права совершать обряды. Бедные! — думает Джоэль. Они, наверно, стесняются прийти в синагогу и сказать: Э-э, знаете, мне очень жаль, но придется найти кого-нибудь другого, чтобы совершать обряды в этом году…

Джереми — тот уже отпраздновал свою бар мицву. Он говорит, что хочет, когда вырастет, стать адвокатом, чтобы защищать новорожденное государство Израиль, но пока один закон он нарушает почти ежедневно, тот, что запрещает изливать свое семя нарочно (для ублажения). Джоэль это знает, потому что их комнаты рядом и сквозь стену он слышит, как старший брат пыхтит и стонет вечер за вечером. От этого, должно быть, остаются следы, потому что Дженка регулярно бранит старшего сына за испачканные простыни. Иногда Джереми протестует, рыдая: «Я не трогал себя, мама! Клянусь тебе!» — «А это что такое? — кричит Дженка. — А? Что это? Ткнуть тебя в это носом, чтобы ты признался, что это вышло из твоего шофха?»

Джоэль знает, как страшна бывает в гневе Дженка: она может ранить до глубины души и заставить краснеть, как девчонку; так что он горячо, постыдно доволен, когда достается Джереми, а не ему. Хуже всего, что попреки Дженки всегда бывают связаны с Холокостом. «Ты думаешь, мои сестры погибли, чтобы ты мог теребить свою штучку? — говорит она, например. — Ты думаешь, что шесть миллионов евреев развеялись дымом, чтобы ты вот так губил свое будущее? Так-то ты хочешь компенсировать потерю самых образованных людей Праги и Вены, Афин и Берлина?»

Однажды, разозленный тем, что ему достается чаще, чем младшему брату, Джереми купил номер «Модерн мен» и приткнул его под матрас Джоэля. Естественно, Дженка заметила его, как только вошла в комнату, чтобы убрать в шкаф стопки одежды, выглаженной Диной, прислугой с Ямайки. Она вытащила журнал и, увидев, что это, едва не упала. Не чувствуя себя в силах наказать такой страшный грех, она позвонила Павлу на работу.

Когда Джоэль возвращается в этот вечер с уроков талмуда-торы, отец зовет его в свой кабинет на втором этаже. В руке он держит журнал, свернутый цилиндром.

— Ты купил это, сын?

Глядя в пол, Джоэль мотает головой.

— Кто-то тебе его дал?

Джоэль снова мотает головой: нет.

— Как же тогда он к тебе попал?

Щеки Джоэля горят от стыда и ярости, но он молчит. Как бы ни наказал его отец, он больше боится кары от рук Джереми, если наябедничает. И сколько ни повторяет Павел свой вопрос на все лады, он хранит молчание. Тогда, продолжая осыпать его упреками, Павел театральными жестами принимается лупить сына номером «Модерн мен». Его удары, однако, не так сильны, как его крики; ему явно меньше хочется наказать сына, чем успокоить жену.

— Ты думаешь, ради этого я надрываюсь? Думаешь, я торчу шестьдесят часов в неделю в конторе, чтобы иметь такого сына, как ты? Сына, который ублажается в постели, разглядывая непотребных девок и трогая себя? Ты хочешь растоптать все надежды, которые мы на тебя возлагали, стать сутенером? К этому ты стремишься — быть жалким нью-йоркским подонком?

Наконец, театрально выдохнув, он швыряет журнал через комнату и падает в кресло.

— Я не желаю, чтобы ты приносил в дом такую пакость, понял? И не показывайся за ужином сегодня вечером. Твоя мать стряпает не для подонков. Понял?

— Да, папа.

Нашуа, 1963

Постоянно напевая вполголоса, Лили-Роуз растет. Живя в отдалении от города, она становится среди сверстников вроде парии и с головой уходит в учебу. Учительница первого класса поет ей хвалы перед всеми учениками и часто приводит ее в пример. В конце года она вызывает к себе Эйлин и Дэвида.

— Лили-Роуз, — сообщает она, — уже так хорошо выучилась читать, что для нее будет пустой тратой времени идти во второй класс.