Дергачевские чтения – 2014. Русская литература: типы художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций

С привлечением контекста мифа центральная метафора поэмы «наниче ся годины обратиша» уточняет свою семантику: она имеет в виду не просто «иные», «худые», «тяжелые» времена и т. п., она указывает на конец исторического цикла.

Напомним еще раз, что слова о переворачивании времени наизнанку произносит великий киевский князь, и эта фраза может служить кратким резюме его сна, в котором он видит собственную смерть. Здесь важно иметь в виду, что это сон главы государства, он должен напомнить нам о вещих снах государственных лиц, рассказы о которых есть и в Библии, и в византийской литературе (в «Александрии», «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Хронике» Георгия Амартола и др.) [11, с. 229–234]. Вещие сны являются, как правило, в момент, решающий судьбу государства, как, например, сон основателя Византии Константина о победе над Максенцием. Учитывая провиденциальную природу таких видений, можно прочитать сон великого киевского князя о собственной смерти как предчувствие поражения Киева, как знамение крушения государства.

Вместе с тем метафора «наниче ся годины обратиша» подводит итог общей картине Русской земли, представленной в «Слове» как пространство смерти, в этой картине все знаки перевернуты с «лицевой» стороны на «изнаночную», на ниц: тьма покрыла свет, море поглотило солнце, древо с тугою к земле преклонилось, веселие пониче, хула пала на хвалу, а нужда на волю и т. д.

В довершение к сказанному, отметим еще одну особенность поэтики «Слова», отсылающую к стадии генезиса поэзии. В тексте об одном и том же рассказывается двояким способом – посредством образа и нарратива, причем по принципу их соположения. Иначе говоря, стиль «Слова» являет собой параллелизм поэзии и прозы. Повествовательные фрагменты здесь – своего рода понятийные дубликаты мифа, ответ на его образную загадку.

Этот параллелизм помогают заметить выводы О. М. Фрейденберг о генезисе наррации (ее термин). Вкратце суть их такова: поэзия и проза, отмечает Фрейденберг, вышли из архаического двуединства пения-речи, отсюда первоначальная двуприродность античного способа повествования: об одном и том же рассказывается двояко: посредством образа и посредством отвлеченного понятия, причем наиболее древняя форма повествовательной конструкции – это рядоположение показа-картины и рассказа, другими словами, двучлен образа и наррации. Наррация, таким образом, – своего рода озвученная картина, отвлеченное дается посредством конкретного [28, с. 271–273].

Подобный же прием М. И. Стеблин-Каменский отмечал в скандинавских сагах. В прозаическое повествование саг внедрены висы – стихотворные строфы. Независимо от О. М. Фрейденберг М. И. Стеблин-Каменский делает тот же вывод: различие между скальдическими висами и прозой в сагах только формальное, часто в стихах «сообщается то же самое, что и в сопровождающей их прозе, и это может объясняться тем, что они были источником этой прозы» [25, с. 64] (курсив наш. – Т. П.).

Добавим к этому, что «Слово о полку Игореве» дает возможность увидеть, что именно сопутствующий образной картине нарратив и придает мифопоэтическому образу статус иносказания или, другими словами, является его реалистической расшифровкой, без параллельного нарративного пояснения образ оказался бы семантически закрытым («темным местом»).

Один из примеров такого двойного языка в «Слове о полку Игореве» – параллелизм мифологического образа «изнаночного времени» и его конкретноисторической, современной расшифровки. В качестве нарративного дубликата «изнанки времен» выступает реальность междоусобных княжеских раздоров и половецких набегов, причем они уравниваются между собой. Приведем два примера такого уравнения: «Усобица княземъ на поганые погыбе, рекоста бо братъ брату: “Се мое, а то мое же”. И начяша князи про малое “се великое” млъвити, а сами на себе крамолу ковати, а погании съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Рускую»; «А князи сами на себя крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле со двора» [22, с. 378].

Внутренние княжеские распри и внешние набеги половцев поставлены в одну логическую связь. Однако логика здесь вовсе не причинно-следственная, а отождествляющая: княжеские распри – не причина набегов, а то же самое, что и половецкий разбой. В том и другом случае нарратив строится в соответствии с отождествляющим синтаксисом мифа, по принципу нанизывания однородных конструкций: «А князи сами на себя крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле со двора».