Дерибасовская шутит. Юмор одесских улиц

— Ага! Пойду. Только шнурки поглажу.

— Не рвите гланды, простудите, заживает долго.

— В какой несгораемый шкаф вы спрятали свой стыд?

— Я не беру к сердцу, если тут плевать на мое сердце!»

* * *

Михаил Жванецкий рассказывал:

«— Когда я работал у Аркадия Райкина, меня дома, в Одессе, не было года два. Вернулся — на столе полно повесток в военкомат. Пошёл, военком разорался: «А если война?! Где вас искать?!». Я сказал: «Начинайте, я подъеду»».

После Октябрьского переворота 1917 года «всем местным и присланным по назначению «революционерам» (в том числе и евреям) была уготована соответственная роль в развернувшемся «народном» спектакле длинною более семидесяти лет. Роли часто менялись или совсем видоизменялись. Укажем некоторых наиболее активных евреев: новым комиссаром «народной милиции» (1917 год) стал Н. Шорштейн, комиссаром города — Я. Либерман, временным городским головой — Б. Фридман, руководителем реорганизации одесской тюрьмы для нужд «революции» — Мильман, в среде красногвардейцев выделялся Гольдман… В интернациональном составе следователей ревтрибуналов выделялись местные и приезжие «принципиальные» евреи. Своей непримиримостью отличалась и чекистка-садистка по имени Дора. Начальник иностранного отдела ГПУ Пискер и его подчиненные совмещали основную революционно-бандитскую деятельность с контрабандой, вымогательством и просто воровством».

* * *

Два одессита беседуют за политику:

— Изя, а почему-таки в Украине нет снова революции?

— Революция, Фима, это когда низы не хотят, а верхи не могут. А там верхи не хотят, а низы таки не могут.

* * *

Одесса. Дерибасовская.

— Сарочка, ты слышала последнюю речь Парашенки?

— Ой, не радуйте меня! Шо, таки последняя?!!

* * *

Когда в Одессе в очередной раз переименовывали улицы, то был такой бардак, что ты мог уснуть на Розе Люксембург, а проснуться на Степане Бандере.

* * *

— Роза, я таки не пойму, почему Фима всё время спрашивает, как у меня дела на личном фронте?

— Так шо тут непонятного? На передовую хочет.

* * *

Супруга Рабиновича на смертном одре признаётся:

— Не могу унести эту тайну с собой в могилу. Знай же: Исаак — не твой сын!

— Чушь! От кого же он может быть?!

— От нашего конторщика Гиршфельда.

— Не верю ни одному твоему слову! Такой красавчик, как Гиршфельд, и такая лахудра, как ты…

— Я заплатила ему две тысячи франков.

— И где же ты взяла столько денег?

— Из твоей кассы.

— Ну вот, я и говорю: Исаак — мой сын!

* * *

— Скажите, здесь живёт Сара Абрамовна?

— А где ей жить? Воронцовский дворец давно занят пионерами.

* * *

Одесский дворик. Летнее утро.

— Додик, я тебя умоляю! Забери свою проклятую козу из-под моё окно!

— А шо, Фима, разве ей там плохо пасётся?

— Она мине действует на нервов! Не успел проснуться: «Ке-ге-бе-е-е, ке-ге-бе-е-е…»

* * *

— Цецилия Адамовна, скажите, вот вы идёте по улице, и вдруг начинается стрельба — и шо вы будете делать?

— Не знаю.

— Ну как же!? Вас что, не учили? Вы таки немедленно должны лечь!

— Ну и времена настали… Шоб женщине лечь в Одессе, теперь обязательно нужно ещё и стрелять?!

* * *