Дерлямбовый путь Аристарха Майозубова

Шиманская знала, что про гения русской словесности ходит множество разных невероятных историй, от откровенно скабрезных, до весьма романтичных и даже поучительных. Эвелина, вспоминая всё, что писал о поэте интернет, несколько растерялась, ведь на фоне рассказов «настоящих» свидетелей событий, в которых присутствовал уникальный Майозубов, бледнел даже невообразимый Бориска. Девушка глубоко задумалась, на автомате выпила и задала, как ей после показалось, самый глупый вопрос в своей жизни: «Говорят, Аристарх, что лет шесть назад ты трахнул жену американского посла, потом его самого, а на закуску нервную кудряшку Лёню Гозмана, который не вовремя зашёл в кабинет. Скажи честно, всё это правда»?

— Окститесь барышня, я не по послам и не по ослам, я по женщинам, точнее по Музам.

— Значит про жену посла — правда?

— Про жену посла ничего не помню, как, кстати, и про остальное, — задумчиво ответил Майозубов, а перед его мысленным взором проплыло некрасивое лицо стареющей черноволосой фурии. Она показалась столь непривлекательной, что поэт подумал, что, скорее всего, что-то могло и быть, хотя бы приколу для. Но тогда вырисовывался вопрос, что же стало триггером: пьяная либеральная жалость или же кондовый, непробиваемый патриотизм? Размышляя об этом, Аристарх, к своему величайшему изумлению, что-то вспомнил. Воспоминание всплыло лёгким облаком и подарило некую ясность.

— Эвелина, мне кажется, что всё же — это выдумки, ведь в районе две тысячи четырнадцатого года у меня вышла серия романтичных стихов из цикла «Мечты об Америке».

— Ты сумел что-то вспомнить? — удивилась Эвелина.

— Кажется, что да.

— И что же произошло?

— Помню наступила «Крымская весна», я вдохновился и запил… От восхищения, конечно. Но, как только коварный алкоголь проник в мозг, моя противоречивая природа изменила настроение на сто восемьдесят градусов, и я перестал радоваться присоединению Крыма и начал страдать по той же самой причине, и даже преданно любить Америку. Так как пьянка продолжилась в компании моих чрезвычайно либеральных приятелей, водка никогда не заканчивалась, отчего я загрустил и начал писать стихи.

Помню, как сижу, пью водку и мечтаю о штатах… Пью и мечтаю… Меня ваяли мечта и водка. И всё же, как тогда представлялось, до Америки ещё безумно далеко. В тех сладких сердцу алко грёзах я переспал со всеми известными женщинами США, а поверив в торжество толерантности, переспал бы ещё и со всеми мужиками, но так и не смог определился, кто же там самые главные педерасты, понемногу скатываясь к эротическим мыслям о неком глубинном государстве. Ведь совокупляться надо с самыми-самыми и не размениваться на всякую шелупонь!

Поэзия проникновенно текла, слезою утренней розы, а разгулявшийся, вдохновлённый гений превращал в тень трепетных поэтов Серебряного века. И вот теперь, где правда, а где фантазии неизвестно. Поэтому фантазии могут оказаться правдой, а правда фантазией. Однако, если считать, что всё происходило именно так, то история про посла и его жену — скорее всего, жалкие слухи и выдумки, последствия того долгого поэтического угара, ударно смоченного спиртосодержащими напитками. Между тем, в моих воспоминаниях осталось и платоническое чувство к Псаки, ведь она, кстати, так похожа на Бузову, только рыжая и не имеет «красного» диплома университета. Я вдохновенно мечтал об обладании этой недоступной женщиной, а в моём сознании перемешались присоединение Крыма и всё испепеляющая похоть. Как раз тогда и родилась серия романтичных стихов из цикла «Крымская любовь», а один из них я посветил своей безнадёжной страсти, вот послушай:

Я лежал на Псаки в Саки,

Шмель над задницей кружил,

Мы любились, как собаки,

Чтоб вы жили, как я жил…

После этих строк я завидовал сам себе, безбожно пил и азартно совокуплялся со всеми, кто хоть немного походил на Псаки. Короче, мучился и страдал.

— И как ты только всё это перенёс? — чуть ревниво и очень саркастично спросила Шиманская.

— А вот тут всё просто, в какой-то момент кончились девчонки и водка, после чего я протрезвел и понял, как низко пал. Мне стало так стыдно, что захотелось отомстить поившим меня либеральным приятелям и я, набравшись пафоса, сагитировал их стать по-настоящему толерантными.

— Это как? — удивилась Эвелина.

— Просто предложил переспать друг с другом, чтобы полностью приобщиться к «прогрессивным» ценностям Запада.

— И что же они, Аристарх?

— Они были пьяны и по-юношески азартны. Помню, как позвал всех в центр комнаты и продемонстрировал своё «хозяйство», отчего те немного сникли, закомплексовали, и разумно проигнорировав меня, разбились по парам.

— Не может быть! Они реально согласились?

— Представь себе — да!

— И чем же закончилась столь фееричная глупость?

— Ну, когда они торжественно и гордо повылазили обратно, я уже полностью протрезвел, отчего назвал их мерзкими гомосеками, плюнул посреди комнаты и ушёл.

— Не слишком ли это жестоко, Аристарх?