Дерлямбовый путь Аристарха Майозубова

Фирменный поезд «Лев Толстой» медленно отъехал от платформы Ленинградского вокзала. Аристарх бросил на него прощальный взгляд и посчитал, что тема с Аней закрыта и, что лучше всего, закрыта на самом пике восторга. Девушка упорхнула к подруге в Хельсинки, а перед отправлением сумела наговорить кучу красивых вещей, строя оптимистичные планы на будущее, которые в принципе не могли осуществиться, для Аристарха она оставалась пусть и самой восхитительной, но всё же, просто Музой. Грустил ли он? Безусловно. Но продолжения у этой истории по определению не могло быть. Смартфон показывал двадцать три часа восемнадцать минут, Майозубов печально усмехнулся цифре восемнадцать, посчитав, что это очередное напоминание об ещё одном ушедшем деньке. Мысли о жизни смешались с эмоциями, отчего в который раз родились стихи:

Я провожаю свою страсть,

В дорогой пахнущий вагон,

Её улыбка — её власть,

Прощанье, поцелуй, перрон,

Как бренна ты, в своей красе

Вновь снег в мерцанье фонарей

И снова остаюсь один

В глухом плену последних дней…

Майозубов шёл по ночной Москве, снежинки летели в лицо, а душа мучилась в растерянности, время ещё оставалось, но что делать, чтобы исправить ситуацию поэт не знал. Обращение к Бориске казалось бессмысленным, ибо после каждого разговора с последним, ситуация всегда только ухудшалась, других подсказок, так сказать свыше, он не видел, а интуиция предлагала просто расслабиться и плыть по неторопливому течению жизни. И он бы выбрал это «плыть по течению», но хотелось чуть больше определённости, а то, сами знаете, что там плавает, а этим «сами знаете» быть очень не хочется, тем более, если ты гений от рождения. С другой стороны, осталось всего восемнадцать дней, Муза уехала и, очевидно, навсегда, впереди отсутствие ясности, а позади огромный потенциал, который так и не раскроется, если не будет решена загадка интригана Бориски.

А есть ли решение в этом пространстве-времени, где я сейчас? — задался вполне логичным вопросом Аристарх. Счётчик дней по-прежнему крутился и захотелось попробовать рискнуть, полностью изменив ситуацию, ведь, если есть ещё восемнадцать дней, то точно нельзя попасть в последний день жизни на этом этапе смертельного эксперимента. Найти алкоголь в магазинах в две тысячи тринадцатом году стало утопией, правительство только-только установило запрет продажи спиртного после двадцати трёх часов, что создало неприятное неудобство, ведь единственный способ перемещения во времени-пространстве гарантировался исключительно креплёными напитками.

Майозубов находился в районе «Чистых прудов», домой ехать совершенно не хотелось, поэтому он забрёл в ближайший бар, с конкретным желанием купить необходимое.

— Я могу приобрести бутылку чего-нибудь сорокаградусного? — спросил он у задумчивого бармена.

— У нас на вынос ничего нет, — индифферентно ответил тот.

— А если на месте, целая бутылка есть?

— В любом случае, я вам могу продать только открытую бутылку, — нейтрально ответил работник общепита.

— А два стакана можете продать?

— В принципе могу.

— А чем поите культурное народонаселение, — заинтересованно спросил обрадованный поэт.

— Да всем что угодно, но в вашем случае, могу продать только Кальвадос.

— Наверное, из-за стаканов?

— Наверное, — улыбнулся бармен.

— Так, этот вопрос мы почти решили, а теперь объясните мне, что такое Кальвадос? — озадаченно спросил Аристарх.

— Сорокаградусный французский алкоголь, изготовленный методом перегона из яблок.

— Это дорого? — уточнил гений.

— Дорого, — кивнул бармен.

— Тогда беру, но откроете при мне, — многозначительно усмехнулся Майозубов и оплатил запрашиваемую сумму. Бармен оказался понимающим человеком и любезно сунул покупателю непрозрачный пластиковый пакет, в качестве бесплатного сервиса.

Вновь переизбранный мэр Собянин сумел кинуть чуточку «волшебства» современных технологий на бесконечные московские бульвары, посему сильно удивлённый поэт, присев на пустую деревянную лавочку и налив свежеприобретённый напиток в бокал, провозгласил тост за неизвестного ему градоначальника. От тесной Москвы Лужкова, наполненной рекламой, проводами и торговыми палатками, не осталось и следа, столица приобрела завидный лоск и помпезность, отчего эстетствующий Берлин две тысячи десятого года вспоминался тихим провинциальным городком. Россия всегда была прекрасной девушкой, её просто нужно красиво одеть, — жизнерадостно отметил поэт и удовлетворённо выпил.