Дермафория

Дом не трясется, и Господь не ломает дверь. Я в своем номере в отеле «Огненная птица». Ливень – это улей фантомных жучков, раздирающих кожу миллионом невидимых мандибул. Ночью мне заменили череп. Кости плеч, локтей и коленей вибрируют в мышцах словно ржавые петли. Я пью из-под крана. Пью, пока больше уже не лезет, но горло все равно как будто набито ватой, а под повязки насыпали деревянных опилок.

Бритье почти сравнимо с операцией на глазах – дрожат руки. Что-то перескакивает через голую ногу. Крохотные коготки и розовый хвост. Меня бросает в дрожь, и фантомные мандибулы не выдерживают перегрузки. Рука соскальзывает, и бритва падает в раковину – с комком пены, влажной щетиной на лезвии и свежей кровью.

Джек и Дылда сидят вместе – старая супружеская пара. Джек читает газету. Дылда тупо, как загипнотизированный, смотрит в снежащий экран; к ушам его приклеились наушники.

– Влюблены, да? – спрашивает, отрываясь от газеты, Джек.

Я шарю по карманам, надеясь набрать мелочи для кофейного автомата. Может, Джек перехватил мой взгляд на его приятеля?

Кофейный автомат похож на экскаватор.

– Он замолчал после смерти Майлза Дэвиса, – поясняет Джек.

В упавшую откуда-то картонную чашку изливается горячий ручеек.

– Нашли Дезире? – Его газета отстала от жизни. На первой странице сообщается о ракетном ударе США по Ливии.

– Да, спасибо.

– Так вы влюблены. Я не ошибаюсь?

– Да, вроде того.

– Конечно, влюблен. У вас это на лице написано. – Он медленно и аккуратно складывает газету, так что любой желающий еще может узнать о начавшейся охоте на Каддафи.

– Это прекрасно. Каждый раз как первый. С этим ничто не сравнится.

– Точно.

– А токи? – Тот же покровительственный тон, ровный метроном-голос. – Не опасно? Или всего лишь неудобство?

Кофе отдает вкусом вскипяченной в выброшенной покрышке воды.

– Что там, за стенами, можно понять, только когда услышишь. Мили проводов, и все гудит от тока. Силовые линии, трансформаторы, радиоволны, микроволны, радары. У вас нет металлических пломб?

– Не знаю, не проверял.

– Будьте бдительны, а то эти сигналы могут ведь раскодироваться прямо в ушах. Начнете слышать телефонные разговоры, ток-шоу и прочую болтовню, а выключить не сможете. Станете богом – всемогущим и одновременно сумасшедшим. От такой любви недолго и рехнуться.

– Я буду осторожен.

– Осторожность для туристов. Вы уже зашли слишком далеко. Сами ведь сказали, что влюблены.

– Ладно, сделаю тюбетейку из фольги. Скажете размер головы, я и вам одну подброшу. Поможет?

– Нет, не поможет. Как не помогут ни ваш сарказм, ни неучтивость.

– Мне надо идти.

– Я всего лишь пытаюсь помочь, 621. Все, что еще не вспомнили, вы забыли не просто так, а по какой-то причине. Избавьтесь от нее. Сердечная боль ничто по сравнению с шумом в голове. Только не тяните, сделайте это сейчас.

Уже у дверей меня догоняет его крик:

– Кроме меня, у вас друзей нет.

Халатом у них называется свисающий до колен бумажный фартук цвета очистителя для раковин. Одна медсестра взвешивает меня, другая измеряет кровяное давление, третья слушает сердце. Четвертая расспрашивает о лекарствах, которые я, как предполагается, принимаю. Я представляю, что они строят иглуили вытесывают между пациентами ледяные скульптуры, делают записи на одном и том же планшете и говорят, что меня скоро осмотрит врач. По две минуты на каждого – получается больше двух часов.

Напротив меня девушка с трубками в руке и в носу. Повязка на голове сползла и прикрывает левый глаз. Рядом, держа ее за руку, сидит около попискивающего железного ящика женщина. Возле огнетушителя лежит на каталке мужчина. То ли бездомный, то ли мертвец, но скорее всего и то, и другое. Просачивающаяся через простыни в районе головы и груди кровь темнеет и тускнеет. Простыни придется отдирать от тела.

Мы у них перед глазами – с повязками, окровавленными простынями, в бумажных халатах, – но при этом невидимы. Пока мы ждем, среди оштукатуренных ульев в холмах над «Огненной птицей» разворачивается великая антидрама жизни. Кто-то обручился или прогулял уик-энд на свадьбе или похоронах. Кто-то спустил большие деньги, перекрасил волосы, забрал машину с принудительной стоянки. Кого-то трахнули. Кто-то подал заявление в колледж или перепил. Все обыденно и привычно, невероятно и нереально в сравнении с моими последними сорока восемью часами.