Дермафория

Деньги в руке, как засаленный носок. Чего бы я хотел, так это съежиться и заползти в какую-нибудь щель. Но только не здесь.

– Доктору нужен образец спермы, а с журналами в больнице у меня ничего не получилось. А вы давно здесь работаете?

– И когда же решили отказаться от сотрудничества? – спрашивает он.

– Это вам тараканы рассказали? Не надо их слушать. У меня пунктик насчет чистоты, вот они и взбесились. Снял номер в какой-то дыре и навел в комнате порядок. Подмел крошки, прочистил трещины в трубах. Кажется, раздавил одного, вот вся колония и ополчилась. Впрочем, они ведь на вас работают, так что вы уже и сами все знаете.

– Где вы были, Эрик? Последние два дня у меня на голосовой почте только сверчки трещат.

– Вам прекрасно известно, где я был. Ваши шпики прячутся в моем номере и даже заползают в одежду.

– Я так не работаю, – качая головой, говорит Энслингер. – И это не я к вам пришел, а вы ко мне.

– Какая удача. Случайно забрел в ваш офис. Или тут ваша дочка трудится?

Энслингер леденеет. Теплые янтарные глаза застывают. Он не сердится и не усмехается, а только смотрит мне в лоб, за которым нет ничего, что могло бы ему понравиться.

– Скажи что-нибудь еще насчет моей дочери.

Таймер монетоприемника отсчитывает последние секунды.

– Ну же, смелее. Еще раз вспомни мою дочь.

Из-за стен проникают голоса, стоны наслаждения, похожие на предсмертные. Проклятия и ругательства заменяют нежности.

– Купи себе журнал! – орет Энслингер.

Рядом распахивается дверь. Я слышу поспешные шаги раздосадованного клиента.

– Я говорил с вашим адвокатом, – сообщает детектив.

– Значит, вам известно, что мне нельзя разговаривать с вами.

– Мне известно только то, что вы вроде бы согласились сотрудничать со следствием. Между прочим, он тоже не может с вами связаться. Через пару дней ему передадут несколько томов документов толщиной с Ветхий Завет. Там перечислено все, что мы нашли в радиусе сотни миль от места пожара. Все до последнего стеклышка. Мы получили результаты экспертиз почвы и подземных вод. И много чего еще. Адрес, по которому зарегистрирована ваша машина, совпадает с адресом сгоревшего помещения. Но вот известно ли вам, кто владеет этим помещением? Знаете ли вы, кто несет юридическую ответственность за все случившееся?

Может, Уайт, а может, и не Уайт.

– Мы тоже не знаем, – продолжает Энслингер. – Сделка совершена компанией с ограниченной ответственностью, интересы которой представляет адвокатская фирма с частным почтовым ящиком на Каймановых островах.

– Я ничего от вас не скрываю. Пытаюсь вспомнить. Нужно время.

– Как только большое жюри примет решение, делать какие-либо предложения будет уже поздно. Расскажите мне что-нибудь полезное. Или поделитесь с Мореллом.

– А если мои бывшие работодатели не хотят, чтобы я с кем-либо разговаривал?

– Так у вас есть работодатели?

Вот черт!

– Вам угрожали? – Легко ему задавать такие вопросы.

– Вы не заметили? Я сказал «если».

– Если вы назовете тех, кто вам угрожал, мы вычислим, на кого вы работаете. – Энслингер набрасывает на плечи пальто из верблюжьей шерсти. – И тогда это будет означать, что вы с нами сотрудничаете. Мы сможем вас защитить.

– У вас есть карточка?

– Нет.

Автомат пищит, и кабинка номер четыре погружается в темноту. Сердце затихает, руки перестают дрожать. Однако уйти я не могу.

Бросаю в щель еще один жетон, и Стеклянная Стриптизерша возвращается. Надутая секс-куколка, карнавальный приз, она вертится как ни в чем не бывало, словно окошечко и не открывалось. Даже если бы Энслингер выстрелил мне в лицо, она точно так же кружилась бы на моем окровавленном трупе. Сую деньги, и она прижимает к стеклу ладошку, как будто у нас свидание в тюрьме. Счетчик тикает, а она все держит ладонь. Я прижимаю к стеклу свою – в тюрьме принято обмениваться этим жестом – и пытаюсь сглотнуть подступивший к горлу обжигающий ком. Теперь, зная, что она видит меня, я хочу ее еще больше.

Свет гаснет.

Стеклянная Стриптизерша машет рукой, как будто щекочет пальцами воздух. Медленное падение гильотины заканчивается тем, что в желобке появляется пакетик. Она помнит меня.

Пожалуйста, Дезире, не злись.

Глава 10

Разница между условно освобожденным и осужденным на смерть исчисляется иногда двумя дюймами запертой двери ванной или мгновением колебания. Разница между человеком и шимпанзе измеряется двумя процентами генов, а разница между здоровой тканью и злокачественной опухолью и того меньше. Люди и насекомые состоят из одних и тех же молекул ДНК, одних и тех же пяти атомов. Один из них и определяет отличие между разрешенным лекарством и «химией», между разбавителем для краски и тринитротолуолом. Два одинаковых поступка различаются по их умыслу, а умысел определяется действием. Одно-единственное слово или глоток спиртного рознят секс по согласию и изнасилование.

И так во всей вселенной. Человек – убийца – святой – обезьяна – таракан – золотая рыбка – кит… в конце концов Дьявол это всего лишь ангел, просивший Большего.