Дермафория

Цепь размыкается на выдохе. Дым вверху съеживается в клубок паутины. Мошка подслушивает. Слышу, как течет кровь в венах.

– Вы хотя бы понимаете, почему я с вами разговариваю? Мысли есть?

– Кое-что. – Кровь в ушах стучит громче и громче. Кажется, стошнит. – Кто вы?

– Будем знакомиться, детектив Николас Энслингер.

Длины цепи хватает ровно на то, чтобы дотянуться до протянутой руки, заключенной в оболочку из какого-то синтетического полимера, имитирующего мою собственную кожу.

– Можете называть меня просто детективом. Итак, что вы помните?

Я помню пожар, но не помню, чтобы что-то поджигал.

– Не помню… – повторяет он. – Это я уже слышал. – Карие глаза неотрывно и не мигая смотрят на меня. Сырой сквозняк разворачивает ленту сигаретного дыма, и она обвивает мою голову.

– Предлагаю начать с пауков. Сколько вы их создали и сколько их еще осталось?

Интересно, если он принимает меня за Создателя, то почему считает, что Бога можно приковать к каталке и вытащить под свет прожектора?

– А если я скажу вам, – он подается вперед, – что мы нашли галактику?

Все верно, я – Создатель. Память наконец возвращается. Тьма и свет, потопы, семь дней творения и ангелы, грызущиеся за право быть поближе к Творцу. В какой-то момент я вышел из себя, разозлился, наслал на землю громы и молнии и поубивал моих драгоценных динозавров. А ведь говорил: договаривайтесь, сотрудничайте, учитесь компромиссу. После утконоса махнул рукой, распустил комиссию и дальше занимался сольными проектами. Как результат – недовольство, разобщенность, перманентный организационный разлад.

Энслингер открывает записную книжечку и начинает читать:

– «Форд» 1964 года выпуска, двухдверный, с жестким верхом, цвет яблочно-красный, модель «Гэлакси 500», зарегистрирован на имя Эрика Эшуорта. Восстановлен полностью, если не считать выбитого заднего стекла и обгоревшей краски. – Он закрывает блокнот. – Веселенькая поездка.

Значит, я все-таки не Бог. Я – Эрик Эшуорт. Память возвращается.

Нет, не возвращается.

В голове темнеет. Из мрака выползают жуки. Я прищуриваюсь, вглядываясь в темноту. Помню, как хрустнуло, когда Бог расколол небеса и потряс землю. Помню поднимающийся из пылающего дома огненный шар. Ногти плавятся как кусочки серебристого воска. Балки и кровельная плитка падают в кучу пылающей пыли, и земля выплевывает их в воздух. С неба прямо на меня катится раскаленный до красноты булыжник. Я бегу, задыхаясь, отхаркивая пауков и светлячков, упрямо карабкающихся вверх по стенкам горла. Сверху вот-вот посыплются жуки. Бронированные насекомые с полированными, углеродистыми головами и громадными глазами, блестящими, как черная ртуть, и способными видеть в темноте.

В пустоте – одинокая телефонная будка. За пустотой – тьма. Невидимый рой вгрызается в спину, буравит кожу. Я кричу в трубку. Я взываю о помощи из телефонной будки, стоящей посреди пустоты. Оборачиваюсь – на меня наступает шестифутовый пучеглазый штурмовик-богомол, облаченный в бронированные доспехи. Бью его тяжелой пластиковой трубкой между глаз, пока он не успел слопать меня и узнать все, что знаю я.

Для Энслингера это полная бессмыслица, для меня – полнейшая.

– Ваша машина была единственной припаркованной у того дома, от которого, к сожалению, ничего не осталось. Вы напали на патрульного полицейского, обнаружившего вас у заброшенной автозаправки, где вы разговаривали по отключенному телефону. От места пожара до бензоколонки примерно час пешком. Ночь была холодная, так что вы вполне могли умереть от переохлаждения.

– Я убил жука. – Кожа под повязками горит. Я как будто вижу маслянисто-черные волдыри и клочки отшелушившейся, словно краска на стенах, здоровой кожи.

Обрывки памяти складываются в целое. Вот оно, есть. Нет, они снова разваливаются. Я шевелю большим пальцем, потом вспоминаю, как это делается. Есть, вспомнил. Проигрываю произошедшее в обратном порядке. Секунда за секундой. Секунды складываются в целые минуты, куски часов. Я нанизываю мгновения одно на другое, скрепляю их в хрупкую конструкцию.

Мои руки и ноги привязаны к кровати, окруженной мешочками, трубочками и попискивающими ящичками. Машина в белом дает мне пососать ледяных чипсов и говорит, что я буду в порядке. Говорит, что они срезают кожу с ног и пришивают на спину. Другая машина в белом задает вопросы и показывает фотографии, чтобы я мог сочинить для них историю. Я рисую картинки, решаю паззлы и писаю в баночки. Машина дает мне блокнот. Если я буду записывать, что помню, это поможет вернуть память. Первая машина втыкает в одну из трубочек шприц. Жидкость проползает от мешочка до локтевого сгиба, но там ничего нет, кроме приклеенного липучкой клочка ваты. Мои руки скованы наручниками и висят под металлическим столиком. Напротив сидит Энслингер.

Мозг пытается запустить нервы. Наномолнии испепеляют гнездо памяти, дроны валятся на спину, беспомощно суча лапками.