Читаем Дермафория полностью

– Обвинение использует женское имя, ваша честь. – Зал оценивает выпад по достоинству. – Они даже не приступили к идентификации вещества, а потому мы имеем все основания заявить, что прокуратура не готова предъявить обвинение в изготовлении запрещенного препарата. Невозможно квалифицировать как запрещенный наркотик то, что еще не идентифицировано. Я не допущу, чтобы моего подзащитного обвинили в изготовлении лабораторным путем «Пегги Сью».

Смех перерастает в хохот. Судья стучит молоточком, призывая к тишине, и предлагает представителям сторон подойти к era столу.

Консультация затягивается на несколько минут и сопровождается выразительными жестами. В животе у меня свинцовый шар. Возвратившись, Морелл шепотом сообщает, что судья намерен объявить перерыв до следующего дня.

– Вы об этом что-нибудь знаете? – спрашивает он.

– О чем?

– Об этих названиях. Наверное, сейчас модно давать таким вещам женские имена.

– Звучит знакомо, но вы ведь в курсе, что у меня с памятью.

– В курсе. И по крайней мере мы оба знаем, что означает Дезире.

Я уже не слушаю. Свинцовый шар падает с предельной скоростью, увлекая меня за собой, и я хватаюсь за крышку стола, чтобы не провалиться в черную дыру под ковром зала заседаний.

– Дела не так плохи, – продолжает Морелл. – Они собрали гору вещественных доказательств, но вся эта куча легко рассыпается. Будем отщипывать от нее понемногу. – Новости действительно хорошие. Мне светит пожизненное за изготовление наркотиков, а назначенный судом адвокат излучает оптимизм. Только вот я никакого облегчения не ощущаю. – Расслабьтесь, Эрик. Помните, это еще не суд, а предварительное слушание. Смотрите на жизнь веселей и не впадайте в уныние.

К тому времени как я добираюсь до театра, рубашка уже промокла от пота, а голова воет от боли. Суд прервал заседание в четыре пополудни, и я впервые вижу так много солнца. Смутно помню, что видел его не меньше и до пожара, но на память полагаться нельзя. Стеклянная Стриптизерша скорее всего уже ушла, но мысль о возвращении в отель вызывает острое отвращение. Кайф давно прошел, и воспоминания меня больше не прельщают – уж больно они неприятны.

Захожу в кабинку номер четыре с пригоршней жетонов. На этот раз я не спрашивал Дезире, и Контролер, ничего не предлагая, молча отсыпал мне полагающуюся без налога порцию. Задвигаю засов без былой брезгливости, нащупывая в темноте монетоприемник и опускаю несколько медяков. Стеклянное лезвие гильотины поднимается, и я узнаю задницу стриптизерши. Она смотрит в сторону, развлекая кого-то, кто сидит у противоположного окошечка розовой комнаты. Стучу по стеклу раз, потом другой, уже настойчивее. Она не слышит. Заслонка начинает опускаться, и я бью по ней кулаком. Она быстро оборачивается и хмуро смотрит на мое окошко, как будто забыла приветливость в шкафчике или оставила в морозильнике.

– Извините. – Мне нужно, чтобы она услышала, но и кричать не хочется. Вытаскиваю три двадцатки, сую в прорезь. – Не беспокойтесь, я себя контролирую. И я не хотел вас напугать.

– Вы меня и не напугали. – Берет деньги и засовывает в трусики. – Станцевать?

– Не надо.

– Хорошо. – Отходит. Я снова стучу.

– Подождите, можно вас на минутку.

– У меня клиенты. Хотите поговорить, найдите номер в газете и позвоните.

– Я же только что дал вам шестьдесят долларов.

Она закатывает глаза, поворачивается и приседает, чтобы разговаривать со мной через окошко.

– Начинайте.

– Вы узнаете меня?

– Вы тот парень, которому не терпится. Мозоль еще не натерли?

– Да. То есть нет. Не совсем. Вы, наверно, спутали меня с кем-то.

– Шучу. – Она еще не разделась, но вся ее одежда может легко поместиться на ладони. Достает сигарету, закуривает. Получается ловко – и сигарета, и зажигалка словно возникают из воздуха.

– Дезире, пожалуйста, посмотри на меня. Мы ведь встречались раньше, правда? Не здесь.

– Я не Дезире. – Выдыхает дым в окошечко.

– Знаю. Ты не Дезире. Это псевдоним. Я не буду спрашивать твое настоящее имя.

– Ошибаешься. В списке я значусь как Шарлин. Можешь называть меня так. Никакого другого имени ты от меня не узнаешь.

– Но я спрашивал, где найти Дезире. И они послали меня к тебе. – Тычу пальцем за спину, туда, где сидит Контролер.

– Конечно. Он всех посылает ко мне. И да, конечно, я тебя узнала.

– Значит, ты знаешь, что меня можно не опасаться. – Я успокоился и говорю шепотом: – И тебя зовут Дезире, верно?

Где-то как будто щелкает хлыст, в кабинке вспыхивает голубой свет, и нос начинает покалывать от электрических разрядов. Я смотрел ей в глаза или, может, на ее груди – не знаю, – так или иначе, я сидел у самого окошечка, и вдруг она, та, у которой много чужих имен, выхватывает изо рта сигарету, просовывает в окошко руку и тычет мне в живот электрошокер. Хромированные зубы щелкают, и меня отбрасывает к дымящейся груше, которая то ли была в моей жизни когда-то давно, то ли никогда и не существовала.

– Не шевелись, – говорит она. – Кто тебя послал?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Философия / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза