Derniеre danse des coeurs d amour (СИ)

С Наступающим, мои дорогие читатели! Иногда бывает очень-очень сложно понять, с какой скоростью летят годы, а еще сложнее — осознать, что стареешь, а некоторые вещи остаются неизменными. У тебя постепенно угасает страсть к жизни, ты больше не гуляешь ночами напролет по ночному городу в ожидании рассвета, не хохочешь до слез в компании университетских друзей, не пытаешься успеть все на свете и больше не хочешь дотянуться до самой большой и сверкающей звезды. Осознание всего этого приходит лишь тогда, когда попадаешь туда, где на протяжении столетий цветет волшебная юность, где рождаются самые безумные по своей гениальности идеи и где маленькие люди совершают поступки, на которые не осмеливаются прославленные великовозрастные храбрецы. Ты думаешь, что знаешь все обо всем, но оказываются, что эти желторотые птенцы с горящими глазами смыслят в жизни побольше твоего. Когда Флоренс Уайлд покинула Англию и уехала на учебу в Швейцарию, перед ней приветливо расстелилась широкая ровная дорога в светлое будущее, которое звало ее после окончания Академии Высшей Колдомедицины. За спиной осталось все, от чего Флоренс так старательно бежала: разбитые мечты, загубленная молодость, оттиск войны, заржавевшее счастье, оказавшееся отвратительно коротким. Там остались преданные друзья, родные места и радостные воспоминания, но вместе с ними тяжким камнем сгинули в Англии реки крови пополам со слезами, обгорелые тени ночных кошмаров, застывшие осколки ужаса и груз бессильной тоски. Шесть лет усердной учебы, семинары с величайшими колдомедиками современности, изнурительные часы сложнейшей практики, бесконечные лекции, бесчисленные толстые папки с конспектами, латынь, арабский и греческий за два года в совершенстве, бессонные ночи за десятками иностранных справочников, зубрежка и практика, практика и зубрежка… Все это стоило того, чтобы Флоренс начали прочить головокружительную карьеру талантливого целителя, которого ожидает мировая слава. Ближе к концу обучения, после поездок с такими же избранными счастливчиками во Францию, Австралию и Германию, на девушку посыпались предложения из именитых магических клиник. Но Флоренс выбрала еще три года учебы в Академии. Из Британии приходили письма, сначала чуть ли не два раза в неделю, а потом, когда ответы поступали сухие и короткие или вовсе не поступали, все реже и реже. На восьмом году учебы Флоренс уже привыкла, что почта бывает раз в месяц-полтора, и то, только от Гермионы. Но на это было как-то все равно. Грейнджер стала Уизли уже через полгода после окончания войны, звала на бракосочетание в качестве подружки невесты. Флоренс не поехала. Ее передергивало от одной только мысли о возвращении в страну, где произошли самые страшные события ее жизни, надломившие внутренний стержень и оставившие после себя мерзкий липкий след, который не в силах стереть даже время. Нет, точно нет. Там ее ждал Гарри, который все еще на что-то надеялся, а ей совсем не хотелось в очередной раз причинять ему боль. Там жили воспоминания, возвращаться к которым совсем не хотелось. Через три года после свадьбы Рона и Гермионы все британские печатные издания пестрели заголовками о необычайно значимом торжестве — сочетании браком двух наследников аристократических родов Малфой и Гринграсс. Однокурсницы-соотечественницы в редкие минуты отдыха шептались и хихикали, перемывая косточки невесте, восхищаясь ледяной красотой жениха и мечтая о таком же, как у Астории, свадебном платье. Только вряд ли эти милые девушки знали, что только одна жемчужина, множеством которых был расшит лиф, стоила, как годовая стипендия трех отличниц. Флоренс тогда только печально улыбнулась, что Малфой женился на той, которая обрекла ее на такой кошмар, который невозможно себе вообразить даже ненадолго. Девушка тогда поборола искушение черкнуть Малфою пару строк и сумела отделаться от мыслей, терзающих ее лезвиями из раскаленного ржавого железа. Еще через год Гермиона написала, что Гарри женится на Джинни Уизли. Флоренс с облегчением выдохнула и отправила молодоженам коробку вкуснейшего шоколада. Счастливая Джинни, которая искренне любила свою старшую подругу, стала чаще ей писать, хоть и продлился этот душевный порыв не слишком долго. Вскоре начали рождаться дети, но и это не смогло вызвать в душе Флоренс желания приехать в Англию хотя бы ненадолго. Жизнь текла своим чередом. У Флоренс было достаточно товарищей, с которыми здорово было встретиться после учебного дня в каком-нибудь кафе-мороженом и потрещать о последних новостях, дружно поскучать на истории Травологии или часами просиживать в библиотеке над головоломным переводом рецепта старинного эликсира. Несколько раз собиралась компания студентов разных возрастов и в летние каникулы отправлялась то в горную экспедицию, то в тихий приморский городок где-нибудь в Европе, то в путешествие по румынским и чешским замкам, где водились дементоры, призраки колдунов и остальная нечисть. Было неплохо. С личной жизнью у Флоренс как-то не ладилось. Не то чтобы она сильно жаждала вступить в отношения, но порой, когда вся компания разбивалась на влюбленные пары, ей хотелось куда-нибудь исчезнуть. Когда в каждом углу натыкаешься на сладко воркующих голубков и застаешь некоторых в самый неподходящий горячий момент, невольно испытываешь желание или покинуть Галактику, или, как и подобает старосте курса, хорошенько отчитать нарушителей порядка. Впрочем, ухажеров у Флоренс хватало. У нее, с годами ставшей еще красивее, не было проблем с выбором: хоть самый умный парень из старшего потока с блестящими перспективами, хоть харизматичный шутник с хорошо подвешенным языком, хоть талантливый молодой аспирант, хоть один из первых красавцев Академии… все они проявляли интерес в той или иной степени, но почему-то никто и ничего не трогало сердца Флоренс. Почтенные пожилые преподаватели, конечно, желали ей только самого лучшего, но все же изрядно надоедали, призывая ее не медлить с браком, тем более, что у нее такой богатый выбор. Большинство намекало на Майка Джеймса, которому уже предложили работу в Штатах и который казался наиболее подходящей партией для Флоренс: и карьера у обоих при подобном «сотрудничестве» пойдет в гору, и семья будет. Но с ним тоже не сложилось. Это было невозможно — похоронить в памяти весь ужас, случившийся всего несколько лет назад, и зажить нормальной жизнью, как будто ничего не было. Флоренс шарахалась от каждого, кто во время поцелуя опускал руки все ниже и ниже, и без объяснения причин бросала очередного молодого человека. Нет, она нисколько не осуждала этих ребят, потому что знала, что физический контакт — это абсолютно естественно для молодости, и в целом никогда не видела ни в каком сексе ничего плохого. Но стоило только парню, который был ей симпатичен, даже нравился, с которым было, о чем поболтать, который классно целовался и был искренен в своих чувствах, сделать шаг к чему-то большему, моментально рушилось все. Слишком уж врезались в память Флоренс ледяные мерзкие руки Нотта, подернутые маслянистой пеленой свинячьи глазки Селвина и десяток других бесформенных отвратительных потных тел. Это не смывалось ни временем, ни ледяным душем, ни интересом к другим мужчинам. Многие ее новоявленные бывшие пытались выяснить в чем дело, но ни одна попытка не увенчивалась успехом — Флоренс просто молчала или врала что-то не слишком правдоподобное. И годы определили лишь одно: ей никто не нужен. Ей совершенно не хотелось ни любви, ни отношений, ни крепкой счастливой семьи, о которой так мечтали многие ее однокурсницы и подруги. Она никого не любила, ничего не вспоминала, ни о чем не жалела. Флоренс яростно вгрызалась в знания, за две ночи прочитывала гигантские энциклопедии, часами, без перерывов, просиживала над составлением новых рецептов, в каникулы не вылезала из лабораторий, посвятила несколько лет углубленному изучению алхимии; к концу основного обучения предоставила руководству несколько диссертаций, которые удостоились блестящих оценок и высоких похвал. На дополнительном курсе обучения она уже читала лекции в Англии и Штатах, полгода училась в Италии, в усовершенствованных лабораториях шестнадцатого века, на последнем курсе постигала самые вершины целительского искусства. После выпуска из Академии начались годы работы за рубежом. Головокружительный успех, публикация научных работ в самых уважаемых изданиях, бесконечная практика, сотрудничество с мировыми клиниками, сложнейшие пациенты, успехи и неудачи, запутанные пути к разрешению загадок… Все это приносило сухое удовлетворение. Когда Флоренс уезжала из Швейцарии, в глубине души она надеялась, что обретет радость жизни во всем этом. «Все это» наступило, но особенного счастья не принесло. У нее было уважение, признание, благодарность пациентов, необъятная масса возможностей, неограниченность в финансах. Но не было чего-то, что бы принесло полное удовольствие от того, что делаешь. Флоренс было тридцать два, когда она впервые за пятнадцать лет вернулась в родную страну. Тихо, никому не сообщив, но и ничего не утаивая. Она не любила Лондон. Его чопорная суетливость, серо-алая мрачность, постные лица прохожих и монотонность пасмурного дымчатого неба — все это зажимало в ледяные тиски нутро, жаждущее свободы. Молодая женщина едко улыбнулась самой себе, опустила голову и коротко нахмурилась. Годы летят, а ничего не меняется. Лондон по-прежнему чужой и холодный. И вновь — ночь, Вестминстерский мост, запах дождя и больных воспоминаний. Мокрый асфальт отражал золотистые огни фонарей и автомобильных фар. Яркие подсветки сотен магазинов очерчивали темные силуэты многочисленных туристов-романтиков. Пахло влажной листвой лип, растущих в парке на набережной, петуниями в городских вазонах и неуловимой грустью дождя. На вельветово-чернильном небе тихо шептались крупные хрустальные звезды, покоящиеся под ажурной лунной шалью. А еще в воздухе витала насыщенная сладость ягод, медовая пряность диких трав и благоухание сельских роз. Так пахнет от фермеров и жителей пригорода, которые часто наведываются в Лондон. Флоренс решила остаться в Британии на месяц. На календаре было третье августа две тысяча тринадцатого года, когда в окно съемной квартиры постучался великолепный черный филин, цепко держащий в клюве большой пергаментный конверт, подписанный изумрудными чернилами. В груди у Флоренс встрепенулось что-то далекое и сладостно-щемящее, когда ее дрожащие длинные пальцы распечатывали письмо и касались большой цветной печати с большим величественным гербом.