Derniеre danse des coeurs d amour (СИ)

О, Мерлин, сколько яда, бешенства и гадливости в этом голосе! Малфою захотелось расхохотаться, как чокнутому. Впрочем, он такой и есть. Вылитый псих. Оковы со звоном грохнулись на мраморный пол, и эхо зловеще прокатилось по залу оглушительным лязгом цепей. Как по щелчку пальцев все закопошились, зажужжали тихие голоса, ненавязчиво сверлящие черепную коробку и зудящие в мозгу. Грейнджер отчаянно кусала губы, цепляясь за смертельно бледного дружка, и тревожно смотрела на неподвижного Малфоя, словно боясь, что он от счастья обделался и тут же сдох. Не дождетесь. Взгляд у Малфоя пронзительный, сверкающий льдистой сталью, жуткий. Он смертельной стрелой пронзил башку Поттера, заставив того нахмуриться и скривиться. Непонятно от чего. «Это не ради тебя» Как хорошо, что Малфой в совершенстве умеет читать по губам. С души не упал камень, мир не окрасился в розовый, не заискрились ванильные радуги, и не заскакали по ним волшебные единороги. Но определенно пришло жалкое облегчение. Наверное, из-за матери, которая сейчас преждевременно оплакивает сына. Вот ее действительно жаль. Он остался один. Дементоры неслышно уплыли вслед за всеми, оставив напоминание о себе в виде тошнотворного шлейфа тухлятины. И снова тишина. Безжалостно сдавливающая горящую голову, устраивающая настоящие взрывы в бурлящем мозгу. Так странно и чудовищно. Но в этом определенно что-то есть. Что-то завораживающее, если угодно. Свобода не принесла ни единого полного вдоха, не дала ощущения чего-то нового и светлого. Нет желания бросить все, пулей выбраться из Министерства и начать жизнь с чистого листа под пение птичек и солнечное тепло. Так паршиво, что хотелось взвыть, как раненый зверь, проклясть этот чертов мир и сдохнуть, как вонючий бродячий пес. Не хочется жить, что-то чувствовать, узнавать, думать. Ни-че-го. Малфой чувствовал себя так, словно из него действительно высосали душу. Только в миллион раз хуже. *** Флоренс не любила Лондон. Его чопорная суетливость, серо-алая мрачность, постные лица прохожих и монотонность пасмурного дымчатого неба, все это зажимало в ледяные тиски рвущуюся на волю душу молодой девушки. Ей хотелось опьяняющей свободы, хрустального звона тишины и чего-то большого, необъяснимо притягательного и обволакивающего своими чарами. Но все же было в этом городе странное, грубовато-изысканное очарование, которое завораживало в минуты оглушающего отчаяния и внутренней пустоты. Именно поэтому, несмотря на свою дикую, почти пламенную неприязнь к Лондону, расстаться она с ним не могла. Он будто был для нее тем человеком, который невыносимо бесит, раздражает одним своим существованием, но прожить ты без него не можешь. И вот сейчас она стояла на Вестминстерском мосту, наблюдая за таинственной ночной жизнью города. Дождь закончился, оставив после себя мокрый, сверкающий золотым светом от фонарей асфальт, влажный шепот молодой листвы вековых деревьев, безумные ароматы цветущих магнолий, сиявших жемчужными соцветиями в алмазном свете луны, и фиалковых облаков дурманящей сирени. Проезжали редкие автомобили, приветливо подмигивая фарами, в бархатной ночной мгле горделиво сияли подсветки Биг-Бена и столбов моста. А на огромном чернильно-сапфировом небе, окутанном ажуром лунной шали, грустно искрилась бриллиантовая крошка ярких созвездий. Поразительно красивый момент. Вот так бы стоять целую вечность, забыв про остальной мир, проблемы и перипетии. Заполнить этими моментами всю бездонную, щемящую пустоту в душе, которая грызет и гложет, терзает со зловещим наслаждением кровопийцы. Но вот за плечом кто-то встал. Как мутная тень, которую хочется вычеркнуть из памяти, вырвать с мясом. Но вот не получается. Слишком свежи раны, как будто посыпаны солью, которую не вытравить, которую выведет лишь время. Запахло ледяной мятой и спиртным. Флоренс хмыкнула — уж это она ни с чем не перепутает. Под прикрытыми веками словно раскаленным железом вычерчивается до жуткой боли знакомое точеное лицо с идеальными чертами, насмешливый изгиб тонких губ и пронзающая, почти лондонская серость глаз. Точь-в-точь, как год-два назад, разве что линии стали четче и острее, даже болезненнее. Наверное.

— Я тебе должен сказать «спасибо» за то, что стою здесь?