Derniеre danse des coeurs d amour (СИ)

— Можешь скакать на урок, сайгак, — слегка усмехнулась Флоренс, убирая записи на место. — Постарайся больше не экспериментировать с подобной Трансфигурацией, иначе можешь натворить что-нибудь посерьезнее.

— А это не я! — вздернув подбородок, заявил шестикурсник и пружинисто поднялся на ноги. — Это какой-то тупица из Пуффендуя… И вообще, я не сайгак!

— Но-но, молодой человек, не кипятитесь — походите на котел с Бодроперцовым.

За дверью раздался взрыв хохота, и Джеймс Уилкисс, у которого на языке вертелась ответная колкость, после секундных сомнений выскочил в коридор. После нескольких гневных неприличных выражений снова донесся смех и постепенно стихающий топот. Через неделю, после ужина, когда Флоренс закончила разбираться с раздувшимися головами у половины слизеринских третьекурсников и вернула на место отвалившиеся волосы Элизы Гилберт, в Больничном Крыле объявился тот самый сайгак. Уилкисс, давно уже прослывший в Хогвартсе неугомонным лидером гриффиндорцев, главным шалопутом и просто обаятельным симпатягой, выглядел вполне оптимистично настроенным.

— А, это ты, — Флоренс не сдержала ироничной улыбки и отложила в сторону книгу. Она уже привыкла, что старшекурсники часто заглядывают к ней, чтобы попить горячего чая с шоколадными бобами и карамельными бомбами, пожаловаться на свою тяжкую долю и злющих профессоров и просто поговорить о жизни. — Ну, что ты мне скажешь?

— Мадам Уайлд, я все выяснил, — Джеймс радостно улыбнулся. — Вы свободны, и я свободен; завтра общий поход в Хогсмид, а звезды обещают прекрасную погоду. По-моему, все отлично складывается! Пойдемте завтра в «Три метлы»?

Флоренс тогда чуть не пролила на документацию целый чайник. Она боролась с двойственным желанием от души рассмеяться и огреть шутника толстым латинским справочником. Через несколько секунд наблюдения Флоренс поняла, что парнишка вполне серьезен, более того — уверен в успехе!..

— Молодой человек, а ты ничего не попутал? — она скрестила руки на груди, награждая Джеймса испепеляюще-насмешливым взглядом.

Он нисколько не смутился.

— Не-а. А вас что-то смущает? Да ладно вам! Ну, подумаешь, вы немножко старше…

— Да, немножко. Всего на какие-то почти двадцать лет, — язвительно парировала Флоренс. — Ты хоть представляешь, что скажут твои друзья? Ты ведь моментально превратишься в сумасшедшего, понимаешь?!

— Да какая разница! — беспечно отмахнулся Джеймс. Не сработало… — По-моему, вы вполне согласны!

— А по-моему, я совершенно, вполне и абсолютно не согласна! — Флоренс вскинула темную бровь, окидывая пылкого гриффиндорца сухим взглядом. — Давай, шлепай отсюда, пока я не поделилась содержанием этого разговора с профессором МакГонагалл или с твоими родителями.

Джеймс вскинулся, сверкнул глазами и засунул руки в карманы брюк. Скулы на красивом бледном лице заострились, темные брови нахмурились, губы обиженно поджались.

— Вы еще влюбитесь в меня, вот увидите! Закончу школу и женюсь на вас! Мы еще посмотрим!..

Флоренс заботливо сунула ему пузырек с Умиротворяющим бальзамом. Джеймс распалился окончательно, вспыхнул красными пятнами и от души хлопнул дверью на прощание. Молодая женщина только покачала головой. В тот год учеба закончилась двадцатого мая, а двадцать пятого, в День рождения, Флоренс разбудила холеная полярная сова с букетом превосходных красных роз и запиской от незадачливого поклонника. Конструктивный ответ был написан немедленно, но никакого эффекта он не возымел. До следующего апреля влюбленный Джеймс ломал голову, что же не так с их школьной целительницей: он ведь и умный, и веселый, и магловские книжки читает, и девчонки по нему сохнут, и родители богатые… Флоренс помнила, как постепенно перестала находить у себя в кабинете привычные пакеты со сладостями, букеты и прочие мелочи, которые было бы приятно получить какой-нибудь хорошенькой девочке, но уж никак не ей. Наступал май, и Джеймс все реже заглядывал в Больничное Крыло. Флоренс искренне радовалась, что прошло подростковое помешательство у этого честного, храброго и чистого сердцем мальчишки, которого она полюбила, как непослушного обидчивого сына.

— Мадам Уайлд…

Джеймс постучался к ней перед выпускным вечером, немного растерянный, с бегающими глазами, как у нашкодившего щенка. Флоренс лишь тепло улыбнулась в ответ.

— Вы уж простите меня, я это… — неловко и смущенно переминаясь с ноги на ногу, бормотал Джеймс.

Он путано и неразборчиво объяснял все свои глупости, извинялся, потом замолкал и снова извинялся. Флоренс чувствовала, как с новой силой в груди расцветает нежность к этому непривычно неуклюжему парнишке, пришедшему попрощаться и сказать все, что не сказал.

— Я не сержусь, Джеймс, нисколько не сержусь. Очень хорошо, что ты зашел. Я очень рада.