Дервиш света

— Понятно, — проговорил он. — Вы стояли посреди могил и видели, что мы подъехали к базарчику. Но успокойтесь — я им приказал вернуться в Самарканд и не ждать меня. А Алаярбек — о нем вам я говорил — занят с базарчами своими делами-делишками. У него всегда есть дела. И вспомнит обо мне, когда я ему напомню.

— Господин переводчик Алаярбек Даниарбек — достойный, хороший человек.

Хозяин почтительно склонил голову, и глаза его с хитринкой вдруг забегали.

— Вы умный человек, — сказал доктор. — Вы смелый человек, но вы не знаете многого. Вы обратились ко мне, русскому доктору, но вы, оказывается, не доверяете мне. А это очень плохо. Ваша болезнь такая, что вам надо верить врачу.

Совсем низко опустил голову Намаз.

— И еще… У нас, у русских врачей, правило: обратился к тебе больной — лечи. Не спрашивай, кто он и что. Наш долг — лечить. И еще: неужели вам могла в голову прийти мысль, что я, врач, который взялся вас лечить по просьбе, переданной мне вашей дочкой Юлдуз, приведу с собой стражников или охранников? М-да… Хитрец перехитрил самого себя. Ну что ж, давайте лечиться. Пойдем в помещение. Прикажите вскипятить воды.

Они вошли в стоявшую рядом с юртой кибитку, сложенную из глиняных блоков. Кибитка совсем скособочилась, и казалось, что ее поддерживает с трудом стена лессового обрыва. Но в комнатке, мехмонхане, было чисто. Молодая хозяйка в белом головном уборе словно вылизала и пол, и стены. Придраться не к чему. А доктору для предстоящей смены повязки на глазу Намаза необходима была стерильная чистота.

— Так как же? Если б я поехал к вам с казаками… Что ж, вы стрелять начали бы в вашего доктора?

Иван Петрович снял со стены отличный заграничный винчестер. Он понимал толк в оружии и от души любовался прекрасной винтовкой.

Да, вот куда попал доктор. К Намазу. Так вот где он прячется, страдая от болезни глаз. Его знают уральские казаки, стоящие гарнизоном под Самаркандом. Его знают все жандармы Туркестанского края. Сколько ловили его, держали в осаде в кишлаках, в одиноких курганчах, сколько делали засад, сколько раз обижали, допрашивая его жену Айнису в Тилляу, выпытывая его местонахождение!

А он? Живет себе в степи, в жалком селении, под носом у жандармов и казаков. Наденет старенький халат, намотает на голову синюю потрепанную чалму и едет этаким совсем с виду обычным дехканином на базар. Ходит там по рядам, попивает чай в чайхане, приторговывается. И никто на него не обращает внимания, никто не узнает.

Чепуха, конечно. Все его на базаре видят: пальцами показывают, шепчут, задыхаясь: «Сам! Он! Намаз!»

Но никто не посмеет на него показать в полицейском присутствии. Даже после того, как он уедет, покончив с базарными мелкими делами, не донесут: «был».

Не донесут, не выдадут, потому что Намаз — благородный разбойник, покровитель вдов и сирот. Доброй славы разбойник. Враг полицейских! Враг губернатора!

А то, что он нет-нет и порвет байскую мошну, повытрясет из бельбага, живоглота-ростовщика пригоршню золотых, очень хорошо. Простой народ терпеть не может баев, вроде всемогущего Саиба, что владеет имением на лагерном шоссе и дом у которого — один из многих — снимает доктор со своим семейством. Именно Саиббай рассказывал доктору и Ольге Алексеевне про Намаза. Страшные истории рассказывал. Но о Саиббае разговор впереди…

А сейчас доктор раскладывал содержимое сваей санитарной сумки, чтобы немного отвлечься от «страшного», беседовал с Намазом:

— Что ж вы, дорогой, получше себе жилище не устроите? Здесь лечить вас нельзя. Условий для лечения нет. Поймите меня правильно. Или расстаньтесь с этим закутком. Не желаете?

— Если дом неудобен, — проворчал Намаз, — не спеши разрушать его. Прежде чем ломать, замеси глины с саманом, налепи кирпичей.

Выглядел Намаз мрачно, глаз не поднимал. Он все еще не доверял. Доктор понимал его: «Ясно, там, и на кладбище, и в долине, всюду расставлены его соглядатаи. Такой опасный человек уж наверняка принимает самые строгие меры предосторожности».

Что ж, ему приходится быть осторожным. В пределах Туркестанского края за голову Намаза назначена награда а тысячу червонцев и сто десятин поливной земли.

А эмир Бухарский, до границы владений которого рукой подать и куда в безвыходных обстоятельствах Намаз мог бы скрыться, повелел не давать ему приют и не оказывать помощь.

Властелины и деспоты пьют из одной чаши,
Всегда договорятся, найдут общий язык.

Пока доктор разматывал стерильную повязку, пока занимался необходимыми процедурами, Намаз, то ли чтобы заглушить боль, то ли потому, что отличался словоохотливостью, рассказывал о себе.

Он не скрыл от доктора своих взглядов. Он, Намаз, объявил войну неверным — газават.

— Значит, вы и против меня воюете? А я вас лечу. Вот и поймите разницу в наших взглядах. Я ваш враг и… в та же время доктор — целитель недугов врага! Понятно?

Стойкость и выдержка покинули Намаза.