Дервиш света

Дело в том, что учащиеся казенных гимназий ходили в гимназической форме. Особое впечатление производили форменные фуражки с кокардой.

Бая батраки боялись. Перед своим помещиком они были ничто, «сухой листок в пыли». Гнев бая был для них страшнее грома небесного. Но еще больше они боялись форменной фуражки с кокардой.

И вот на берегу речки Калкамы Алаярбек Даниарбек и Мерген начали совещаться.

Предполагалось, что пастух проводит Георгия Ивановича до базара Калкама. Трагическая гибель его ставила Геолога в безвыходное положение. Решили, что теперь вместо пастуха Георгия Ивановича поведет Мерген.

Мерген вообще предпочитал не ввязываться в драку и, хотя по своему положению имел при себе казенное оружие, избегал пускать его в ход.

Он вмешался, когда увидел, что бешбармакцы — а их набралась уже целая толпа — настроены нерешительно и невоинственно.

Он засунул большие пальцы за кожаный форменный, с двуглавым орлом пояс, спросил:

— Эй, кто тут главный, то есть староста?

Из группы всадников робко выдвинулся старичок.

— Ляббай? Что угодно?

— Распорядитесь! — Он кивнул в сторону распростертого тела, по лицу которого уже ползали, зеленые мухи. — А потом помогите достопочтенному баю. Пусть сядет на своего коня и едет.

— Куда? — возмутился Георгий Иванович. — Мы, то есть я, заберем убийцу в Самарканд. Там он… Там его…

— Георгий-таксыр, извините. Сделаем лучше так, как мы сказали, с вашего позволения.

Мерген глядел на Саиббая, на все еще придавленных, растерянных бешбармакцев, на уже суетившихся около трупа молитвенно проводивших ладонями по бородам старцев, на далекую вершину Чупан-ата, на серые гигантские валуны и особенно на далекое ущелье, откуда сбегала тропа из Аксая.

— Боялся ли я, Мерген? Чего боялся? Кого боялся? — объяснил он Георгию Ивановичу, посадив его, обессилевшего, в седло. — Да, я ехал позади вас, поодаль, и смотрел во все глаза. Смотрел, не едут ли те, в папахах с пиками… Не едут ли голубые мундиры. Да, они, аллах акбар, они не приехали. Их только не хватало… А если бы они приехали, что было бы со всеми вами? Едем же, господни Георгий! Едем! Вдоль речки Калкама — хорошая тропинка. И зелень листвы над нами. И вода струится в речке, чистая и холодная. И в хурджуне у нас есть хлеб и жареная баранина, приготовленная белыми ручками хатын-доктор. Едем же, не мешкая в пути. И возблагодарим аллаха, если обещанная арба нас ждет в Калкаме на базаре. А базар там весь с пятачок. И мы сразу увидим, ждет ли нас у ворот караван-сарая арбакеш, человек визиря эмирского господина Сахиба Джеляла. Хорошо, если ждет. А то совсем трудно будет задавать вопросы калкаманскому старосте. Объяснять, откуда мы едем, куда и зачем. Поэтому давайте не мешкайте, господин Георгий.

Видно было, что Мерген нервничает и потому многословен.

Он верил, что арба их ждет в Калкаме. Он не любил, может быть, даже ненавидел Сахиба Джеляла… но верил в него. Раз Сахиб сказал — все будет именно так.

Он спокоен был и за сыновей доктора. Они вскинулись в седла и поскакали вместе с Шамси в кишлак Аксай.

Здесь, в горах, ребята уже не раз бывали на прогулках и экскурсиях и неплохо знали эти места. К тому же с ними сейчас возвращался в город проводник путешественников сам Алаярбек.

Одна стояла перед ними задача, простая, но важная — не встретиться с полицейскими.

Спокойствие и невозмутимость — отличительные черты характера Алаярбека Даниарбека. С философским спокойствием он отнесся к зрелищу смерти. «Господин самомнение» — назвал его известный на Востоке путешественник Корженевский. И Алаярбек Даниарбек всерьез считал это высшей похвалой. Он считал, что с людьми Запада ему, как азиату, надо разговаривать энергично, властно. И от этого, возможно, терпел больше всех добрейший и великодушный доктор. Алаярбек Даниарбек был с ним на «ты», хотя Иван Петрович всегда любезнейшим образом называл его на «вы» и внимательно полностью выговаривал его звучное, подобное звукам нагары — барабана — имя и фамилию.

Действительно, самомнение Алаярбека Даниарбека не знало границ. Не без иронии он порой хвастался перед своими соседями:

— Намаялся я со своим доктором.

Это не мешало ему сделаться преданнейшим слугой и больше чем слугой — любящим другом Ивана Петровича. И доктор снисходительно относился к его слабостям, к его «гуага» — воркотне, к его дерзостям, ехидным, далеко не всегда безобидным шуточкам, за которые у себя в махалле Алаярбек Даниарбек получил прозвище Сплетница и которым, узнав об этом из уст самого маленького самаркандца, в глаза и за глаза называла его Ольга Алексеевна.

Алаярбек Даниарбек раздувал ноздри своего широченного носа, громко сопел и… обижался. Но разве можно носить в сердце обиду на ханум? И уже через пять минут он с поклоном мчался выполнять ее поручения.

Все знали и другую слабость Алаярбека — непомерную его жадность к пище, и притом вкусной. Его недаром называли Ширин-дусти — Друг сладостей.

Но все искупалось исполнительностью. Взявшись за какое-нибудь поручение, Алаярбек — кровь из носу — выполнял его безусловно.