Дервиш света

Он получил приказ проводить Георгия Ивановича до бухарской границы. Поручение он выполнил. Сейчас он со спокойным сердцем провожал сыновей доктора домой в Самарканд.

XXII

И куча навоза считает себя горной вершиной.

Хафизи Абру

Грязную воду — в сточную канаву.

Узбекская пословица

Напыщенными речами Саиббай, казалось, утихомиривал свое бешенство. Очевидно, ему нужно было оправдать свой дикий поступок. Убедившись, что все свидетели уехали, остались только подвластные ему дехкане, он почувствовал полную безнаказанность.

— Чужой он был, — показывая на могильный холмик, подвывал по-собачьи Саиббай. — Ну и что ж?.. Его надо было убить! Я найман. Он араб. Он не пастух. Разбойник он из Араб-хана, из шайки Намаза. Разбойников дозволено убивать. Он засады устраивал. Ездил одвуконь. Захватывал имущество. Его полиция ловила. Если его не захватить, не убить, сражаться с ним надо. Клянусь, ничтожный посмел вором пролезть в мое ичкари. Он смотрел на целомудренные лица моих жен. Оскорбитель религии, он презрел наши обычаи. Сорвал золотые серьги с ушей моей красавицы, вырвал золото с мясом, окровавил. Вор он!

Саиббай попытался, несмотря на свою сгорбленность, вскинуть голову. Но во взгляде его не было торжества удовлетворенной мести. Глаза говорили другое. В них читалась хитрость.

Он задумал темное дело.

Узнав, что доктор лечил Намаза, решил написать донос. В благородство поступков Саиббай не верил… Пусть подумают, что доктор донес на Намаза. Тому устроят ловушку. Намаза схватят, и ему придет конец. Саиббай избавится от опасного врага.

Да и не только своего, но и врага всех уважаемых и почтенных баев.

Царская администрация избавит уезд от опасного преступника, а все уверятся, что кафиры идут против ислама! Да и доктору давно не мешает подрезать крылья. Уж слишком независимо он ведет себя. А какое к нему будет доверие после того, как узнают, что он лечил врага ак-падишаха?

«Не знать тебе покоя, конхур!»

Много в голове Саиббая коварства, злобных мыслей шевелилось, закипало.

В канцелярии самаркандского губернатора или не знали о том, что Намаз лечил глаза у Ивана Петровича, или сделали вид, что не знают. Возможно, жандармское управление все-таки рассчитывало использовать доктора в качестве «манка».

У самого Намаза хватило ума, чтобы правильно понять зверский поступок Саиббая. Над головой богача сгустились тучи. Саиббай понял это и уехал в Петербург лечиться, упросив губернатора поставить у него в курганче во дворе на постой взвод казаков, содержание которых полностью принял на себя.

А народ?

Народ возненавидел Саиббая еще больше. И проклинал: «Не знать тебе покоя, конхур!»

А Намаз?

Намаз метался по Зарафшанской долине от города Каттакургана до далекой поднебесной Матчи. Взывал к мусульманам: «Саиббай — потаскуха в штанах!», «Выкормыш полицейских!».

И с поистине бесшабашной смелостью продолжал навешать докторскую квартиру, ибо лечение глаза подвигалось медленно.

XXIII

Разве есть сердце, где не нашла бы пристанища любовь?

Если бы не было любви, на что годно было бы сердце?

Саид эд-дин Джувейни

Мерген появился в доме доктора дня через два. Он въехал прямо во двор на усталом взмыленном карабаире, привязал его под навесом и поклонился Ольге Алексеевна, кормившей кур.

— Я жертва за вас, ханум, пришел к вам, если позволите.

— Милости просим, Мерген-ака… Вы долго глаз не казали. Заходите…

— Он там, в Калкаме, в караван-сарае… А мы ездили в горы.

Мерген был, как всегда, суров и неразговорчив. Даже мальчишки, кинувшиеся к нему и забросавшие тысячью вопросов, долго не могли расшевелить его.

Из скупых слов лесного объездчика удалось выяснить, что экспедиция по инвентаризации лесов вернулась с озера Искандер-Куля, что он, Мерген, больше в ней работать не намерен.

— Рассказывал уже. Скандал был, — мрачно сказал Мерген. — Один иностранец-американец приехал на Маргузарские озера. Мы там работали. Господин воображал о себе. Все требовал: «Сделай так! Поди туда! Принеси то!» Ударил. Проклятие его отцу! Был большой скандал.

Доктора беспокоило в этом случае только одно: чтобы храбрый, гордый охотник не потерпел из-за своего горячего нрава.

Но Мерген приехал отнюдь не за тем, чтобы просить заступничества.

Мергена угнетало совсем другое. Все мысли его, сокровенные думы были далеко.

Ольга Алексеевна очень жалела Мергена.

— Смелая, мужественная душа его не может никак покончить с тщетными заботами минувшего, все еще питает призрачные надежды.

И заботы минувшего, и призрачные надежды носили одно имя — Юлдуз! Видимо, Мерген не мог забыть ее. Ольге Алексеевне он сказал о себе в образной форме:

…Плети любви
Хлещут мне спину
Дождем, градом и снегом.

Но он ничего не говорил о Юлдуз. Он даже не называл ее имени, один раз только спросил у доктора:

— Что, в Ташкент надо ехать, чтобы разрешение на отпуск получить?