Дервиш света

Поэтому-то в Каратаге и стояла среди руин виселица. Пара стервятников — грифов — всегда восседала на верхней перекладине. Сейчас виселица пустовала, и, возможно, стервятников привлек сюда трупный запах.

— Стойте! — заорал Кагарбек, осадив коня у подножья виселицы. — Почему, — да сгорит его отец в могиле! — господин казий бездельничает? Что? Разве воры, бунтовщики вывелись на земле?! Найти! Схватить! Казнить!

Всем своим громадным налитым горячей кровью и спесью телом он ощущал физически свою силу, свое могущество. Он багровел и весь раздувался. Пусть видит и понимает его всесилие этот докторишко, настрочивший тот паршивый акт об убийствах в киргизском ауле в горах Ахангарана. Доктор и не чует, какого врага он приобрел в Кагарбеке, когда этим дрянным актом, из-за которого он — волостной в расцвете своих сил и достатка был осужден на сибирскую каторгу. Погибал тогда из-за того акта всесильный Кагарбек. К счастью, судьба смилостивилась. Сам эмир Бухарский выручил его, пригрел, дал под его управление Гиссарский вилайет, и теперь Кагарбек настоящий бек и властелин. Понимает ли это доктор? Надо заставить его понять, прочувствовать, затрепетать.

Пыжился, сидя в седле Кагарбек, заставлял коня прыгать, гарцевать под собой. Пыль и комья сухой глины из-под копыт пыхтевшего коня летели в толпу изможденных, еле двигавшихся людей, только что выбравшихся из развалин.

— Взять бунтовщиков! Взять замысливших против священного эмира! Повесить! — неистовствовал бек.

Доктор подозвал Алаярбека к показал виселицу:

— Уберите!

— Она крепко стоит, — робко попытался возразить Алаярбек. Он определенно побаивался неистового Кагарбека. Даже землетрясение не свалило виселицу, не сдвинуло с места. Прочна бекская жестокость!

— Пила есть? Спилите!

— Слушаю и повинуюсь!

— Сейчас же!

V

Лучше вовсе не родиться или умереть, чем увидеть то, что вижу я.

Ибн-ал-Асир

Неслыханная жарища. Гиссарцы говорят: «Подобна пяти солнцам». Зной усугублял несчастье каратагцев. От сухости воздуха, пыли, иссушавшей внутренности, раненые и придавленные умирали от жажды.

Уральские казаки, обнаженные до пояса, красные от солнечных ожогов, мокрые от пота, охрипшие от ледяной воды каратагского потока, работали до изнеможения, — крушили стены, с уханьем врубались в груды сырцового кирпича, из-под которого доносился плач детей, стоны.

Горы штукатурки, обломки камней, бревна громоздились по сторонам. Пыль застилала ущелье.

— Эй, барчуки! Мозоли набьете, — добродушно ворчал урядник. — Куда конь с копытом, туда рак с клешней.

Над сыновьями доктора посмеивались. Но ни Алеша, ни Миша не уходили.

«Там зовет мальчик. Он близко. Помогите! Еще немного!»

И, задыхаясь, чуть не плача, они продолжали ворошить камыш, отбрасывать сырцовые кирпичи.

Слух о катастрофе облетел весь Кухистан. И люди шли отовсюду. Они копались в развалинах жилищ своих родственников, хоронили мертвецов, оплакивали покойников. Шел шестой день труда и горя.

— Те, кто под развалинами, отмучились, — тихо говорил Алаярбек и черной от пыли и грязи рукой проводил по воздуху у подбородка.

Помощь все-таки пришла. По письменному требованию начальника спасательной экспедиции работавшая в долине на реке Сурхан «концессия» выделила несколько десятков землекопов.

Мерлин восседал на лошади и платком, надушенным тройным одеколоном, защищал свое аристократическое обоняние от тяжелых запахов.

— Скажите, господин доктор, мне спасибо! Я в глаза высказал мистеру Пату все, что нужно! Им дела нет до катастрофы и несчастья. Без меня бы…

И он важно показал на топчущихся оборванных, черных от солнца и горя мардикеров.

— Принимайте!.. То есть прикажите принять по ведомости рабочую силу. Только абсолютно недисциплинированны! Об их спины надо истрепать сотню кожаных плеток.

— От черта — пестом, от вина — постом, а от такой мухи, как вы, — ничем. Тут беда, а вы с копеечными расчетами. Алаярбек Даниарбек, заберите людей. И скорее вверх по ущелью! Там до сих пор стонут и плачут. Объясните людям, что к чему.

— Зачем же так? Да вот они и сами!

Среди подъехавших верхом доктор узнал Ковалевского — банкира из Самарканда и мистера Даннигана в ковбойской шляпе и кожаной куртке.

Дальше входа в Каратагское ущелье господа концессионеры не поехали.

Да и непонятно, зачем они явились. Новых рабочих-землекопов они не привели. Сами сидели сытые, гладкие, на сытых конях. Особенно благообразно выглядел Ковалевский. Он старался показать, что ничего его не волнует, что ни до чего ему нет дела. В небольшой группе медленно шагавших по каменистой тропе горцев послышался возглас:

— Хук! Свинья!

Но Ковалевский не обратил на возглас внимания. Или не расслышал, или предпочитал не слышать.

Вызывающе вел себя мистер Данниган. Выяснилось, что приехал он высказать доктору свои претензии:

— Не стану извиняться. Мы, американцы, до неприличия невоспитанны. Мы не кичимся этим, но принимайте нас, какие мы есть Во всяком случае, мы не признаем здешних властей. Про нас говорят: «У янки рот большой, как у вола». Говорить не умеем, мычим.