Держава

– Да когда это было? – взвился Шамизон. – Сейчас эсеры стоят за войну до победного конца, а также за свободу и демократию. Кто там ещё? – недовольно обернулся на стук в дверь, но тут же улыбнулся, увидев женскую фигуру в одежде сестры милосердия.

– Пгостите, господа, – несколько растерянно произнесла вошедшая. – Я, навегное, не вовгемя.

– Помилуйте, Ася, как можно, вы всегда вовремя, – поднялся из-за стола учитель, а за ним и все присутствующие.

– Знакомьтесь, господа, моя супруга и по-совместительству сестра милосердия в нашем полку, мадам Клепович, – представил жену Шамизон, и, подойдя к ней, склонив голову, коснулся губами дамской руки без перчатки. – Гордая и независимая женщина, – повёл её к импровизированному столу, – мою прекрасную фамилию брать не захотела, – усадил жену на раскладной стульчик рядом с Рубановым.

– Пгостите меня, – шепнула она ему.

– Да за что? – также тихо поинтересовался он.

– За того безногого солдата, над котогым мы издевались, – покраснев, опустила глаза. – Всю жизнь мне за это будет стыдно. Оттого и в сёстгы милосегдия пошла, чтоб свою вину пегед тем солдатом искупить. И вы тогда были пгавы, накгичав на нас.

– Разумеется, прощаю, – бережно взяв её руку, поднёс к губам, поцеловав тыльную сторону ладони, чем вызвал подозрительный взгляд однокашника. – Люди, оказывается, меняются, и не всегда в худшую сторону.

Вечером, после интенсивных дневных занятий, солдаты Павловского полка отдыхали, занимаясь, в меру имеющейся фантазии, своими делами: кто писал письма, кто стирал просоленные потом гимнастёрки, а кто просто, сняв сапоги и раскинув в стороны ноги-руки, валялся на травке или подстеленном под спину сене.

Одним словом наступила кратковременная армейская лепота.

Фельдфебель 1-й роты подпрапорщик Сидоров, сидя на широкой, выломанной из забора доске, задумчиво нюхал портянки, блаженно сгибая и разгибая пальцы на вытянутых ногах. Ум его напрягся от неразрешимой дилеммы – постирать, или ну их на…

Лежавший неподалёку Сухозад, глядя в небо, с удовольствием сосал леденец, держа перед глазами дареную начальством плоскую жестяную баночку с красочными унтерами Павловского полка на крышке, и размышлял, который из них похож на него. К глубочайшему огорчению, все три унтера смахивали ликом то ли на Артёмку Дришенко, то ли на Леонтия Сидорова: «Что за бесталанные художники их малевали? – затужил подпрапорщик, лениво перевернувшись на бок, чтоб перед глазами не маячил всамделишный фельдфебель Сидоров. – Вот уж ненужный вид этого… как его… творчества… Когда служил, по молодости лет, половым в трактире, сколько получил тумаков от хозяина за то, что обе висящие на стене картины, якобы в пыли, – разнервничавшись, вновь лёг на спину, и поперхнулся, встретившись взглядом с Сидоровым.

– Ты чего раскашлялся, Панфёр? – без интереса поинтересовался фельдфебель, вновь задумчиво нюхнув портянки и до сих пор не придя ни к какому, насчёт их, решению.

– Ландринку сглотнул, – прохрипел, усевшись, и стуча себя в грудь, дабы унять кашель, Сухозад: «А всё оттого, что рожу твою окаянную увидел, – подумал он, снова укладываясь на примятой траве: – на одной картине, как сейчас помню, изображены три медвежонка в таком же лесу, как здесь. На поваленное дерево, чертяки, карабкаются, а ихняя мамаша, как фельдфебель Сидоров за мной, наблюдает за меховым выводком. Хозяин, по свой неграмотности, называл картину «Три медведя», – захихикал, расслабившись, Сухозад. – До четырёх считать не научился, дядя, а на меня орать – тут как тут… всегда пожалуйста… хоть десять раз на дню: «Почаму, Панфёрка, три ведмедя' художника Шишкина в пылюке обретаются?» – и бац, бац… В результате на башке растёт новая шишка. До сих пор, как в каком доме копию этой картины увижу, штыком её, заразу, дербаню. А другая «Девятый вал» прозывалась, – язвительно, вспомнив неграмотного хозяина трактира, в голос уже засмеялся он. – Нет там девяти валов… Сколь не вглядывался, не нашёл их на этом, как его, полотне. Ну и дядя… Там уменьшил количество мишек, тут увеличил численность волн. Как же – хозя-я-яин… Что выгодно, то и насчитает… Зато на обломке мачты не медвежата малолетние, а похожие на трёх унтеров с коробки ландрина, мореходы. Слава Те Осподи, – перекрестился на заходящее солнце, – ни один из будущих утопленников со мной мордой не схож. А то ведь пятнадцатого числа тоже кое-кому из роты в реке предстоит потопнуть.

– Ты чего – то ржёшь, то крестишься? – подозрительно уставился на взводного командира фельдфебель. – Про меня чё-нибудь нецензурное подумал?

– Никак нет. Про художника одного… Даже двух. Уразумел чичас, что лучше камчадалом у фельдфебеля быть, чем мальчиком на побегушках в трактире.

– Ага! Мальчиком на поеб…х, – тоже развеселился фельдфебель, услышав голос вылезшего из блиндажа дежурного телефониста:

– С наблюдательного пункта передали: гость к нам вылетел – аэроплан гансы послали, – проорав сообщение, юркнул обратно в блиндаж Махлай.

– Ребята, маскируй место стоянки, – приказал подошедший Ляховский.