Держава и топор

Таким образом, пытка при Екатерине не была отменена официально, а весьма глубокая, противоречащая всему средневековому праву мысль императрицы о том, что главной задачей следствия является бесспорное обличение преступника, а не его признание, так и не была закреплена законодательно. По-прежнему де-юре и де-факто венцом следственного процесса считалось личное признание подследственного в совершении преступления, и поэтому пытка как вернейшее средство достижения этого признания оставалась в арсенале следствия. Выражения «поступать по законам» и «поступать со всей строгостью законов» в екатерининское время понимали как угрозу пыткой. Да и сама пытка не была редкостью. За 1763–1767 годы в журналах и протоколах Сената сохранилось немало записей о том, что в губерниях «многие пытаны, а некоторые и огнем жжены без всякаго прежде того увещания». Подчас людей пытали без особой необходимости – после признания, при наличии ясности мотивов и всех обстоятельств совершенного ими преступления. В 1766 году в Екатеринбурге было начато дело казака Федора Каменщикова, который «разглашал», что «бывший император (то есть Петр III. – Е. А.) вживе и неоднократно-де в Троицкую крепость обще с… губернатором Волковым приезжали для разведывания о народных обидах в ночное время». Каменщиков так упорно отрицал извет на него, что следователи писали в Сенат, что «по запирательству и по примеченной в его показаниях, [даже] по множайшим увещаниям, точной несправедливости, инаково обойтись истинной правды, яко о самой великой важности доискаться неможно, так принуждена Оренбургская губернская канцелярия к пытке приступить».

Пытка была по-прежнему в ходу еще по двум причинам. Во-первых, добиться признания без пытки мог только высококлассный специалист, знаток человеческих душ, умевший создать такие психологические условия, при которых человек признавался и раскаивался в содеянном. Таким специалистом считался тогда один только С. И. Шешковский. Все же остальные следователи действовали по старинке. Выше упоминалось поручение архангелогородским чиновникам расследовать дело Мациевича и Римского-Корсакова. Через две недели бесплодных допросов губернская канцелярия рапортовала Вяземскому, что «все на словах строгости употребляемы были, но никакого успеха не последовало, как из очных ставок увидеть изволите». В этих словах звучит некоторая обида на центр, не давший возможности посечь арестантов для достижения истины: «Все на словах строгости и увещания во изыскании прямой истины не предуспели и какое великое разноречие, то из представленного экстракта усмотреть соизволите».

Во-вторых, в массе чиновничества, военных, просто власть имущих по-прежнему царило твердое убеждение, что только болью можно заставить человека говорить правду и принести покаяние. Например, в 1764 году многие были убеждены в необходимости пыток Василия Мировича, чтобы выявить его сообщников. Глава из третьего тома «Жизни и приключений Андрея Болотова» примечательна как своим названием – «Истязание воров и успех от того», так и содержанием. Болотов описывает, как он, обнаружив воровство в своем новом имении, пытался с ним бороться гуманными средствами – уговорами, увещеваниями, угрозами, но потерпел неудачу. Затем он пять раз пытал одного из пойманных воров, намереваясь узнать у него имя второго, бежавшего вора, но пять раз вор показывал на разных людей, непричастных к краже. Помещик – доморощенный следователь был в ярости: «Я велел скрутить ему руки и ноги и, бросив в натопленную жарко баню, накормить его насильно поболее самою соленою рыбою и, приставив к нему караул, не велел давать ему ни для чего пить и морить его до тех пор жаждою, покуда он не скажет истины и сие только в состоянии было его пронять. Он не мог никак перенесть нестерпимой жажды и объявил нам, наконец, истинного вора, бывшего с ним в сотовариществе».

К середине XVIII века изменилось содержание понятия «роспрос с пристрастием». Ранее так называли допрос в застенке перед пыткой, но без ее применения. С середины XVIII века понятие это стало означать облегченный вариант пытки вообще: вместо кнута использовали более легкие инструменты – батоги (палки) и плети. Впрочем, новое толкование этого понятия известно уже в 1730‐х годах, когда могли «спросить с пристрастием накрепко под битьем батогами» или допросить «с пристрастием и при битье кошками». Допрос с битьем плетью особенно распространился при Елизавете Петровне. В екатерининские времена генерал-прокурор Сената князь Вяземский писал о допросе преступника: «Солдату Дмитриеву был пристрастный допрос, но не по-прежнему, не пытка, а битье батоги». Подобное «малое наказание», по-видимому, применялось и при допросе Пугачева в начале октября 1774 года.