Держава том 2

В связи с началом страстной недели, больших приёмов не планировалось. К завтраку, на час дня, государь изволил пригласить лишь вновь назначенного министра внутренних дел фон Плеве.

В 11 часов дня, закончив заниматься с документами, Николай вызвал Рубанова в свой кабинет.

– Угощайтесь, Максим Акимович, – предложил генералу, указав на пачку папирос на столе.

Закурив, помолчали.

– Вы, как и я, были его другом, – произнёс государь и без всякого платка, тыльной стороной ладони, вытер заслезившиеся глаза. – Дым попал, – оправдал свою слабость и вышедшее наружу горе.

– Он ведь пригласил меня в гости на вечер второго числа, – нервно выдохнул дым Максим Акимович и закашлял, тоже вытерев слезящиеся глаза пальцами. – Это всё дым…

– Вся наша жизнь – дым.., – задумчиво произнёс Николай. – Давайте-ка кофейку попьём, – как-то по-свойски предложил он. – Народу вокруг много, а по душам-то не с кем поговорить… Вот с Сипягиным мог, – распорядился подать кофе. – Мы с Алекс любили его.., – помолчав, продолжил: – Это был прекрасный, добрый человек. И супруга его, Ара Вяземская, красивая умная женщина. Нам было интересно с ними… И вот… – жалобно и как-то по-детски шмыгнул носом государь. – Вы уж, друг мой, не рассказывайте, что я прослезился, – ласково посмотрел на своего генерал-адьютанта. – С кем-то ведь нужно поделиться… А жену не хочется расстраивать… Дмитрий Сергеевич как-то рассказал мне у камина за коньячком, – нежно улыбнулся Николай, вспомнив приятное, – что был влюблён в княжну Вяземскую ещё с молодости, женились-то они поздно, и даже делал ей предложение… Но та ответила, что её «надо заслужить», – в задумчивости отхлебнул кофе и переставил пепельницу на столе.

– А когда он был последний раз у нас, – произнёс Максим Акимович, – то моя супруга увидела над его головой нимб… Когда рассказала об этом, я поднял её на смех… И вот… – горестно покачал головой. – За что его? Он ведь никому не делал зла. Любил Вас, ваше величество и любил Россию…

– Вот, Максим Акимович, вы и ответили на свой вопрос. Был предан царю, за то и убили… Видимо, стало опасно любить царя и Россию, – отхлебнул остывший кофе, и чтоб успокоиться, бездумно пролистал попавший под руку блокнот. – Скажу вам откровенно, – отбросив блокнот, взял красный карандаш, – через три дня после покушения я написал в письме матери: «Для меня это очень тяжёлая потеря, потому что из всех министров, Ему Я доверял больше всего, а так же любил его как друга», – в задумчивости сжал кулак, сломав карандаш. – Так следует поступить с его убийцей. Велю Плеве судить преступника военным судом… А это – смертная казнь!

– И он заслуживает казни, ваше величество, – поддержал государя Рубанов. – Убийцу Боголепова судил гражданский суд, который не может выносить смертных приговоров. И вот бедного министра давно нет, а его убийца спокойно живёт… А Сипягин умер как православный барин. С мыслями о жене, государе и России. Когда он был курляндским губернатором, балтийские бароны любили его. Дмитрий Сергеевич обходился с ними вежливо, гостеприимно и доброжелательно. Не как высший губернский чиновник, а как русский боярин. Просто. Без высокомерия и хлебосольно. Потому-то столько их и прибыло на похороны Сипягина.

– Это был ЧЕЛОВЕК, – вздохнул император. – А вас, Максим Акимович, приглашаю на Пасху в Зимний дворец.

В Пасхальную ночь на 14 апреля, Зимний дворец сверкал огнями.

Сановный Петербург, да и то не весь, а лишь избранные счастливчики, торжественно подкатывали в каретах к сиянию царского величия.

Согласно протоколу, приглашённые, разделившись по ведомствам и чинам, собрались в дворцовых залах: в Гербовом – высшие гражданские чиновники с супругами, в Аванзале – адмиралы и чины морского ведомства, в Фельдмаршальском – генералы армейских частей и военноучебных заведений, в Концертном зале благоухал букет придворных дам и фрейлин, соперничающих блеском украшений с жёнами генералов и сановников, пришедших с мужьями.

Чета Рубановых прошла в Николаевский зал, где собрались генералы и полковники гвардии.

В 12 ночи Светлого Христова Воскресенья придворные арапы распахнули двери Малахитового зала, и начался Высочайший выход к заутрене.

За гофмаршалом и камер-фурьерами в красных мундирах, появился церемониймейстер с жезлом, объявивший собравшимся о начале Высочайшего выхода.

Николай в мундире лейб-гвардии Сапёрного батальона, вёл под руку мать, вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну. Следом вышли государыня Александра Фёдоровна и наследник Михаил. За ними – великие князья и княгини.

Когда Их Величества вошли в Большую церковь Зимнего дворца, со стен крепости прогремел троекратный орудийный салют, и началось богослужение…

Через три часа салют возобновился – Пасхальная заутреня закончилась царским многолетием…

После заутрени вернулись в Малахитовый зал, где были накрыты столы для разговенья.

– Ники, как я устала,– когда остались одни, слабым голосом произнесла царица.