Держава том 2

– Очень рад, – буркнули жирные мокрые губы, хотя весь вид говорил об обратном.

«Даже не соизволил пальцы салфеткой обтереть», – усевшись на стул между хозяином квартиры и пожилой женщиной, незаметно обтёр о штаны показавшуюся ему липкой, ладонь.

Толстогубый продолжал есть, абсолютно не обращая внимания на произведённое им впечатление.

Для него важнее была собственная самооценка, а не что подумал какой-то там рыжий косоглазый малоросс.

«Хохол, если быть точным», – хмыкнул в тарелку толстяк, весьма удивив этим окружающих.

Чернов с ненавистью покосился на расплющенный нос и вывернутые губы Азефа. Он догадался, что смешок по его поводу.

Некоторую натянутость обстановки разрядила вошедшая симпатичная женщина с подносом в руках.

Поставив перед гостем тарелки – мягким, певучим голосом произнесла:

– Приятного аппетита.

Гоц, отвлёкшись от темы разговора, с нежностью глянул на жену.

Закончив есть и отодвинув в сторону посуду, Брешковская окунулась в личные воспоминая. Смоля одну папиросу за другой и стряхивая пепел в чашку, с чувством произнесла:

– Да-а. В Забайкалье несладко пришлось… Две каторги и семилетнее поселение… Но жизнь – это борьба. И не только с царским правительством. Есть ещё и марксисты доморощенные… Рабочая партия, – сморщив и без того морщинистое лицо, осуждающе поморгала тёмно-серыми, не вяжущимися с лицом, молодыми глазами. – Меня-я… По мнению многих – бабушку русской революции, – благодарно глянула на окружающих, – какая-то пигалица стриженая, в Москве «Брешковиадой» обозвала, – выставила перед собой руки со сжатыми кулаками, будто требуя от слушателей, чтоб вложили в них наганы. – Меня-я… Пигалица стриженая… «И народная ваша воля, с пролетариатом не связана», – пропищала мне в след. Легко ли такое от молодёжи слушать? – вновь поморгала молодыми своими глазами, обведя взглядом товарищей. – А ведь термин «социалисты-революционеры» я придумала, – вновь повеселела она. – Михаил Рафаилович, помнишь, когда из кровавой России приехала… Спросила тебя и Виктора Михайловича, – кивнула в сторону Чернова: «Товарищи, вы себя социалистами считаете? – Да! – ответили вы. – Революционерами? Снова «да!» – Вот оно и название, говорю», – захохотала она, вынудив задорным молодым смехом, всех улыбнуться.

Кроме толстого Азефа, конечно. У него имелось своё личное мнение. И изо всей этой разношёрстной компании, с долей уважения и симпатии, он относился лишь к Гоцу.

Тяжело поднявшись, Евно Фишелевич донёс своё огромное тело до окна, потом задумчиво прошёлся по комнате, и вновь усевшись, неразборчиво пробурчал, лениво шевеля толстыми губами:

– Товарищи, всё это, конечно, хорошо и романтично, Забайкалье там всякое, Саяны… – С удовольствием заметил, как бабушка русской революции поджала тонкие старушечьи губы. – Но Монблан и Швейцария, честно сказать, меня как-то больше устраивают, – захлопал себя по жирным ляжкам и басовито загыгыкал.

«Это он пошутить изволил», – саркастически улыбнулся Чернов.

– Мы собрались здесь, дабы почтить память повешенного палачами нашего товарища Степана Балмашова, – попытался нацепить на одутловатое лицо маску скорби, но рассудив, что это необязательно, продолжил: – Террор – дело святое. Боевая организация социалистов-революционеров должна отомстить кровавому царскому режиму… От которого я тоже видел немало слёз, – в упор глянул на Брешко-Брешковскую.

Екатерине Констатиновне стало неуютно под этим змеиным взглядом и на секунду даже показалось, что и зрачок-то у него змеиный.

– Когда же погиб наш товарищ? – растерянно поинтересовался Чернов, ничего ещё не слышавший о казни Балмашова.

– Сегодня ранним утром, – буркнул Азеф.

– Не пощадили, как Карповича. Следует печатать обличительные прокламации… Чтоб они вносили раскол интеллигенции с правительством. Постепенно он перерастёт в пропасть между царём и культурным обществом, которое будет считать Балмашова героем, а Николая – кровавым извергом.

«Логично заливает теоретик», – с некоторой долей уважения подумал Азеф. – Вмиг всё перевернул с ног на голову, и поставил на свои места… Убийцы стали героями, а власти – палачами…».

– Но не стоит забывать, – горячился Чернов, в волнении растрепав рукой рыжую шевелюру и кося глазом на Азефа, – что террор – это только часть, это лишь некая производная от главного: социализации земли, то есть её национализации и превращения в общенародное достояние. Во-вторых, установление демократической республики и признание государством гражданских прав и свобод…

– Но не на данном этапе… Террор – вот что сейчас главное. Вот что разбудит массы, – перебил идеолога эсеров Азеф.

Гоц задумчиво переводил взгляд с одного собеседника на другого.

Брешко-Брешковская, чем-то, как всегда, недовольная, дымила папиросой.