Держава (том первый)

Завитые светлые волосы её были искусно уложены в замысловатую причёску, с приколотым большим чёрным бантом. Высокая и статная, она гордо стояла перед Акимом. Вполне определившаяся грудь вызывающе смотрелась сквозь декольте платья.

Она знала себе цену.

Натали при ней была как гадкий утёнок при лебеде. Платье под шею — какое там декольте. Худенькая и невысокая. И всё равно Аким не променял бы Натали и на тысячу её красавиц–подруг.

— Аким, познакомь с дамами, у людей ни одной, а у него целых две, — с шиком щёлкнул каблуками и поклонился Ольге Дубасов.

На Натали он даже не глянул.

— Ольга, Натали, — произнёс Аким.

— Очень приятно! — вновь щёлкнул каблуками Дубасов.

«Ого! Галантный какой, — поразился Аким, — все пятки, наверное, отбил».

— А это Виктор Дубасов, — хотел добавить: «По кличке «Дуб», — но вовремя передумал.

— А я гляжу, кто это так нахально даму ведёт? Присмотрелся, а это старина Рубанов…

«Оказывается, я нахально шёл», — порадовался за себя Аким.

И вновь музыка. И вновь вальс. Капитан Кусков знал, какой танец ждут юнкера. И танец этот явно не «полька».

Дубасов пригласил Ольгу, а Аким, на этот раз хладнокровно и, как подобает юнкеру, твёрдой уверенной походкой, повёл Натали к танцующим.

— А мы послезавтра отправляемся в Красносельский лагерь, — наслаждаясь вальсом, сообщил Рубанов. — Экзамены позади, — чуть подумав, добавил он.

— А у нас экзамены впереди, — вздохнула Натали. — А когда их сдам, получу свидетельство домашней учительницы.

— А в прошлом году?

— В прошлом году, после семи лет учёбы, получила аттестат учительницы начальной школы. Я с восьми лет учиться пошла. А Ольга с девяти, — улыбнулась она. — Затем родители хотят отправить меня в Москву, к тёте. Женщина старая и одинокая. Сорок лет уже.

— Натали, прошу тебя, напиши мне письмо… Хотя бы осенью. Я дам тебе свой адрес.

На этом балу губ её он не коснулся.

Утром 23 мая в Павловском военном училище проходила репетиция конца света. Но не от звёздного дождя, а от переезда младшего курса в Красносельский лагерь.

В последний момент выяснялось, что о чём–то забыли, чего–то не сделали. Потный от напряжения переезда полковник Кареев «пушил» ротных, а те — своих младших офицеров.

Довольные жизнью старшекурсники подбадривали младших:

— Козероги-и! — вопил юнкер, бывший в первый день училищной жизни Рубанова и Дубасова хмурым дневальным. — Опорожняй вещевые мешки для завтрашних нарядо–о–ов, — аж захлёбывался он от восторга.

По всему коридору творилось что–то невообразимое: крик, гомон, смех, ругань, дурацкие советы и дурацкие ответы.

— Вот ты, Банников и положи в свой вещмешок два наряда не в очередь, — расщедрился Кареев, испортив смуглолицему невысокому юнкеру настроение.

— Вот иди теперь, сам себе честь перед зеркалом отдавай, — посоветовал ему Рубанов.

— И вещмешок с нарядами не забудь прихватить, — напомнил хмурому юнкеру Дубасов.

По мере роста профессиональных навыков, почтение к старшему курсу начинало убывать. К тому же, с сентября, после лагерных сборов, старшими становились они.

— Чья фляга-а? — орал Кареев. — И сапог! Господа юнкера, сейчас всех в карцер отправлю… Кто без сапога до сих пор? Капитан Кусков, руководите здесь, я насчёт поезда пойду уточню…

«Каждый год светопреставление… Старшие две роты в этот день в отпуск следует отправлять», — уходя, слышал за спиной:

— Подтягивай подпруги, козероги-и, не спотыкаться на все четыре-е…

«По–моему, это юнкер–парикмахер Ковалёв орёт. Времени нет, а то бы я его подстриг под гребёнку своей шашкой… Ну ничего… У них ещё экзамены впереди… А в июне старшие роты отправить в лагерь полегче будет».

После молебна, немного успокоившийся Кареев, лично повёл две роты Павловского училища на станцию. Он гордо шествовал по мостовой, наслаждаясь маршем училища. За его спиной, с удовольствием пели уже вычищенные, выглаженные, аккуратные юнкера, чётко отбивая строевой шаг, и ровно держа на левом плече винтовки с примкнутыми штыками.

Сапоги, к его радости, были на всех.
Под знамя Павловцев
мы дружно поспешим,
За славу Родины всей
грудью постоим!
Мы смело на врага,
За русского царя,
На смерть пойдём вперёд,
жизни не щадя!!!
Рвётся в бой славных
Павловцев душа…

Последнюю строку первого куплета полковник Кареев пропел вместе с юнкерами. Душевное равновесие его полностью восстановилось. А когда на железнодорожной станции он распределил юнкеров по вагонам раздолбанного пригородного поезда, то и вовсе успокоился и, умиротворённый, направился в голову состава, где не в меру упитанный юнкер старшего курса Николай Малюшин сопел, пыхтел, кряхтел и щурился, устанавливая фотографический аппарат и нацеливая его на собравшихся около паровоза офицеров.