Держава (том первый)

— Натали, это я, — справившись со спазмом в горле, произнёс он: «Прямо–таки блещу остроумием, — подумал о себе. — Вдруг бросит трубку», — испугался Аким и в ту же минуту услышал:

— Я тебя ждала…

«Господи. Какие волшебные три слова… Чего я молчу… Как хочется ещё раз услышать три сказочных слова:

— Натали-и! Не слышу! Повтори, что сказала… — прижал трубку к уху.

— Я тебя ждала.., — услышал удивлённый, медленно наполняющийся счастьем голос. — Ты где?..

— Натали-и. Я здесь. Рядом. В Москве… Я мечтаю увидеть тебя… Слышишь…Ты не представляешь, как я этого хочу… — кричал он в трубку, сглатывая слова и заикаясь, и желая сказать, что скучал, что любит её.., и не смея этого произнести, вдруг опять обидится и прервёт разговор.

А она счастливо улыбалась, прижимая губы к телефонной трубке, слушала его голос, не разбирая большую часть слов, и почему–то вспоминала его поцелуй.

«Я с ума сошла, — думала она, прижимая губы к трубке. — Так нельзя… Так нельзя…»

— Натали… Мы завтра приглашены на бал. К Новосильцевым… Натали. Может, твоя тётя сумеет получить приглашение… Я тебе позвоню… Барышня-я. Почему нет связи? — прижимал к уху смолкшую трубку, и конечно не видел, как Натали, смахнув пальцем отчего–то набежавшую слезу, поцеловала трубку, представив, что это ЕГО щека…

«Нет, я положительно схожу с ума, — подумала она, почти падая в кресло. — Что это со мной?..»

На следующий день Рубановы встали поздно. Позавтракав в ресторане, занялись своими делами.

Акиму хотелось побыть одному, и он решил пройтись по центральным улицам. Незнакомые люди не нарушали его одиночества.

В толпе незнакомых людей человек более одинок, чем в пустой комнате.

А женщины принялись активно готовиться к «оранжевому балу».

За огромные деньги, через гостиничную прислугу, пригласили в номер парикмахера — «жана», как их называли в Петербурге, и чуть не до вечера он колдовал над причёсками, работая четырьмя пальцами, с оттопыренным для фасона, мизинцем.

Рассказывая о московских нравах и происшествиях, через каждые две минуты не забывал поинтересоваться: «Ме–е–да–ам! Не беспокоит-с?»

Вечером, на санях, направились к дому Новосильцевых. Погода радовала пушистым снежком, таинственно мерцающим и искрящимся в свете газовых фонарей. Небольшой морозец лишь нежно румянил щёки, не принося озноба и холода. И кругом весёлые, улыбающиеся лица. Из встречных саней — поздравления с Рождеством, и пожелания здоровья, и пиликание гармоний, и песни…

И танго…

Из залов Благородного собрания, ресторанов, Купеческого и Английского клубов неслись звуки танго…

— Иринушка, тебе не кажется, что Москва помешалась на этой мелодии?

— Ну да. Как Петербург в начале царствования Николая помешался на времени Алексея Михайловича.

Подъезжая к ярко освещённому дому Новосильцевых, услышали:

— Ну куды, куды прёшь? Видишь, всё занято у подъезда. На той стороне господ высаживай, — руководил движением усатый полицейский.

— Тьфу! Японский городовой! Вон там, промеж саней я бы и приткнулси.

— Поматюжись ишшо у меня, конский хвост, глядишь, и приткнёсси в кутузке на весь праздник. Сказано тебе на той стороне…

— Ого! Мамзельки какие! — восхитился любопытствующий мастеровой, таращившийся на подъезжающих господ. — Маня, гликось, какая у ей причёска… А ты волосы пивом намочишь, папильотками увешаешься, как собака блохами, и храпишь… А мне из–за тебя всю ночь раков солёных хоц–ца–а.

— Ты Вась, глянь на ейну шубу. Мех явно не собачий… С искрой. На такую всю жизнь горбатиться будешь, и лишь на рукав заработаешь.

— Гм. — Задумался тот. — У соседа Пашки, кобель недавно пропал… Тоже искрил на морозе…

— Любочка, ты так же думаешь, что это не соболь, а Пашкин кобель? — провела по рукаву ладонью Ирина Аркадьевна. — Ну, как приедем, получит Максим у меня.

Перейдя дорогу, увидели, как лакей помогает полной даме выбраться из саней. Швейцар в парадной ливрее подобострастно стряхивал снежинки с бобрового воротника спутника толстухи, затем, поддерживая под локоток, повёл его к подъезду по разостланной через тротуар, широкой красной ковровой дорожке.

Усатый полицейский держал под козырёк, а лакей, жмурясь, как кот на сметану, провожал до подъезда полную даму.

— Московский мэр, — выдвинула версию Любовь Владимировна.

— Или его папа, — сделал умозаключение Аким.

— Сейчас спросим, — тоже заинтересовалась Ирина Аркадьевна, разглядывая горностаевую шубу гостьи. — Не одни мастеровые любопытны, — рассмешила свою подругу.

На них внимания никто не обратил — мало ли тут всяких дворян шляется.

Парочка «битюгов» оказалась семейством купцов Сапожниковых.

Не успели они зайти внутрь, как, сломя головы, к ним кинулись два лакея, спеша принять верхнюю одежду и по целковому за труды.

Покряхтев для солидности, и поправив золотой перстень на пальце, купчина выпятил грудь, демонстрируя окружающим булавку с крупным бриллиантом в галстуке, и золотую цепь от часов. Именно собачью цепь, а не цепочку.