Держава (том первый)

Стоявшая у высокого десятиэтажного здания публика начала аплодировать опальному писателю. В пику властям и Синоду просвещённая дворянская и купеческая Москва устроила овации Толстому.

— Спасибо, спасибо, — благодарно твердил тот, высматривая городового, с помощью коего мечтал выбраться из круга почитателей.

«Так и затоптать могут от приступа благодарности», — наконец, с помощью освистанного студентами конного жандарма, выбрался из толпы и сел в остановленные городовым сани.

— Вас проводить до дома или сами доберётесь? — добродушно поинтересовался городовой.

Но и дома он не мог остаться один и поразмышлять. Огромная толпа посетителей уже ожидала его и устроила триумф прибывшему писателю.

Гостиная была завалена цветами.

«Будто покойник в доме», — вздрогнул Лев Николаевич, раскланиваясь с гостями.

Софья Андреевна весь следующий день просидела за письменным столом, сочиняя ответ синоду.

Письмо жены писателя вызвало огромный резонанс в России и за рубежом.

«Никакая рукопись Льва Николаевича не имела такого быстрого и обширного распространения, как это моё письмо», — хвалилась потом она.

Митрополит Антоний, видя такой общественный отклик, написал ей ответ, где попытался объяснить положение вещей.

«Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпадении от Церкви Вашего мужа, а жестоко то, что сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа…»

Лев Николаевич принципиально не стал читать письмо митрополита, зато с увлечением прочёл басню «О семи голубях», посвящённую семи иерархам церкви, подписавшим документ.

«Так им.., — злорадствовал он, — будут знать на кого замахнулись, — заучивал слова из другой басни, под названием «Осёл и лев». — Есть, оказывается, и кроме меня таланты… Как красиво сочинили: «В одной стране, где правили ослы, лев завелся…». — Просто чудесная басня, непременно следует заучить».

Рана Боголепова оказалась тяжёлой и болезненной. Он метался на постели и то стонал, то скрипел зубами от невыносимой боли.

«За что, за что?.. Я ведь ничего плохого не сделал ему, — тяжело дышал больной и чувствовал, что силы покидают его. — Я умираю… Господи! Как страшно! — Временами он терял сознание. Боль в эти минуты отпускала, и лицо становилось безмятежным и спокойным.

Жена, сдерживая рыдания, вытирала мокрым от слёз платком влажный лоб умирающего супруга, и выходила в соседнюю комнату, выслушивать ничего не значащие соболезнования и ненужные уже советы врачей.

Беседовал с ней и Николай Второй, приехавший навестить раненого министра и выразить свою печаль жене. Хотя газеты и печатали бюллетени об удовлетворительном состоянии его здоровья, император понял, что тот умирает….

Неожиданно вспомнил, как двенадцатилетним мальчиком стоял у кровоточащего тела своего деда.., и слёзы потекли по его щекам…

«Мне нельзя!.. Мне нельзя показывать слабость, — с трудом взял себя в руки. — Никто, кроме Алекс, не должен видеть моих слёз», — вытерев глаза, вышел из комнаты, сурово оглядев присутствующих.

«Какой–то бесчувственный», — шептались за его спиной пришедшие навестить Боголепова профессора и приват–доценты Санкт—Петербургского университета.

Профессор Рубанов свои соболезнования жене министра не принёс.

«Рутинёр, реакционер и бездушный деятель, только вредивший народному просвещению», — думал он о Боголепове и готовил статью в газету.

Генерал–адъютант Рубанов и министр внутренних дел Сипягин пришли навестить больного.

Последние дни его жизни прошли в страшных страданиях. Он кричал от невыносимой боли, временами впадая в забытье…

2 марта 1901 года, не приходя в сознание, Николай Павлович Боголепов скончался.

Через полторы недели, в Петербургском окружном суде, состоялся процесс по делу Карповича.

Неожиданностью для России явилось то, что его дело слушалось не в военном суде или особом присутствии Сената, а в Судебной палате с участием сословных представителей, и судили не за государственное, а уголовное преступление, за которое смертная казнь отменена.

— Не доведёт нас подобная мягкотелость до добра, — делился с Сипягиным своим мнением Рубанов–старший.

— Студенты бастуют в поддержку этого убийцы, — поддерживал его Сипягин.

— Жаль, что они не видели, как он умирал, — вздыхал Максим Акимович. — Государство должно поддерживать порядок среди своих граждан… И это в вашей власти, Дмитрий Сергеевич.

— Твой брат думает иначе, — глядя куда–то вдаль, ответил Сипягин.

— И не только он, а большинство его коллег… Да чёрт с ними, шпаками. Но вот военный министр Куропаткин.., — покачал головой Рубанов. — Лично пришёл проводить питерских студентов, отданных в солдаты… Демократ тоже мне… Произнёс ободряющую напутственную речь. Пожимая каждому руку, дал слово офицера, что, покуда он министр, Карпович не предстанет перед военным судом… А выразить соболезнование жене убитого, как–то не удосужился. Тогда и крестьянским парням руки пожимай… К чему этот либерализм приведёт, как думаешь, Дмитрий Сергеевич?