Держава (том первый)

— Кто идёт? — слез с забора, но ещё не проникся темой Зерендорф.

— А вы–то, господин фельдфебель, откуда взялись? — отсчитывая рубли, съязвил Рубанов. — Только без господина скачка, — отдавая деньги, предупредил пожарного.

Первым сняли Игнатьева. Граф всё–таки и подпоручик.

Пока он просил прощения у буфетной двери и гладил медную ручку, подали лестницу Дубасову.

Ухая и матерясь, тот спустился с небес на землю и полез обниматься к своим спасителям.

Как очутились на крыше, герои не помнили.

Подошедшему армейскому капитану Зерендорф на полном серьёзе отрапортовал, что проходят совместные учения роты и пожарных.

Капитан поверил. Уж очень правдивый вид был у юнкеров в офицерских погонах.

К обеду, бывшая государева рота в полном составе, во главе с полковником Кареевым, прибыла на станцию.

Дубасов глянул на высокое здание буфета и присвистнул, поразившись, как сумел вчера залезть на крышу.

Эта мысль всё время, пока ехали в пригородном поезде, штыком мосинской винтовки, колола его голову.

Выгрузившись на перроне Балтийского вокзала, привычно построились в колонну.

Знаменщик Антонов бережно вынес белое древко с золотым копьём.

Музыканты грянули: «Под знамя Павловцев мы дружно поспешим», и офицеры, чеканя шаг по каменной мостовой Вознесенского проспекта, направились к своему училищу.

Перед подъездом остановились и Антонов, волнуясь сильнее первогодка, передал ему знамя. И тот с трепетом, под звуки оркестра и треск барабанов, понёс знамя в подъезд родного Павловского училища, которое для старшего курса стало приятной, но перевёрнутой жизненной страницей.

Бывшие юнкера это чувствовали и потому без мальчишеского задора, чинно и без шума, уступая друг другу дорогу, стали входить в подъезд.

До вечера они находились в родных стенах училища и прощались с ним, обходя классы, столовую и спальную комнату. Под роспись в журнале получили по 300 рублей, и в сафьяновой коробочке каждому офицеру выдали знак об окончании училища.

Аким полюбовался небольшим золотым венком из лавровых и дубовых ветвей, увенчанных золотой императорской короной. На венок были наложены совмещённые золотые вензеля: сверху — Николая Второго, и под ним — Павла Первого.

Поцеловав знак, он прикрепил его на левую сторону гимнастёрки.

Вечером, кто жил в Петербурге, разъехались по домам, договорившись на следующий день встретиться в ресторане.

Впереди был 28-ми дневный отпуск.

В ресторан Аким пошёл в белом офицерском кителе от старика Норденштрема, с золотыми погонами на плечах, и с золотым знаком на груди.

Юнкерская жизнь кончилась, начиналась офицерская.

Потом был званый ужин дома.

Отец, к зависти младшего сына, подарил Акиму офицерскую шашку.

Вытащив её из ножен, Аким полюбовался блеском стали и прикоснулся губами к лезвию.

Георгий Акимович саркастически хмыкнул. Они с супругой подарили молодому офицеру 1000 рублей.

— Весь Питер обсуждает 6 августа, и как офицеры отметили этот день.

— Дядюшка, — по–взрослому ответил ему Аким, — весь Питер всегда обсуждает Татьянин день…

— О-о! Юноша… Татьянин день — это святое, — вступился за студенческий и профессорский праздник Георгий Акимович, по привычке уцепившись за печень. — Это великий праздник просвещения…

— Чего-о?! — тоже саркастически хмыкнул старший его брат. — Это праздник больной профессорской печени, — развеселил Любовь Владимировну.

Младший обидчиво замолчал, но руку с печени убрал.

Глеб с матерью, разумеется, на деньги последней, преподнесли Акиму походный погребец.

Когда гости ушли, Аким с интересом рассмотрел подарок. Он даже потряс, определяя вес обитого оленьей шкурой и окованного жестью сундучка, который был менее аршина в длину и около трёх четвертей в ширину.

— Нужная вещь, — позавидовал брат. — Когда кончу Николаевское кавалерийское, мне такой же подари.

— Размечтался, — раскрыв крышку, услышал звонкую мелодию. — Фарфоровую кошку–копилку тебе подарю, — произнёс Аким, разглядывая внутренности сундучка.

В верхнем отделении он увидел круглый походный самоварчик на четыре маленьких стакана, которые помещались рядом. Затем вытащил и повертел в руках медную кастрюльку с крышкой–сковородкой. К ней была приделана длинная железная ручка.

Но это ещё не всё!

К зависти брательника, Аким вытащил и разложил на столе мисочку для супа, две мелкие и две глубокие тарелочки.

Брат его в это время вытащил из погребца небольшой чайник и зачем–то постучал по днищу.

Аким, отстранив его, чтоб не мешал, выложил на стол сахарницу, солонку, перечницу и чернильницу.

— В неё горчицу положи, — с долей язвительности, замешанной на зависти, посоветовал брат.

Опять его отодвинув, вынул два небольших штофа с красивыми пробками. Всё это богатство покрывалось подносом, приделанным к крышке, где было ещё прилажено зеркальце.