Держава (том первый)

— А сюда я пришёл не из какой–то там ГАВНАЗИИ, — глянув на друзей, громче, чем надо произнёс он, — а из Императорского Училища Правоведения, что на Фонтанке, напротив Летнего сада. Знали бы вы, дети, как надоели мне всякие «права»: римское, гражданское, морское, полицейское… Вот потому–то будущие законники и сидят после лекций в различных забегаловках на Фонтанке, и немерено глохчат водовку. Вот она, жисть–то была, какая окаянная, — по–крестьянски просто описал свою судьбинушку. — А какая там форма? Жёлто–зелёной масти. Тьфу! За неё–то в народе нас и прозвали — «чижики», сочинив дурацкую песенку: «Чижик–пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две — зашумело в голове», — напел он, сразу вызвав уважение в Дубасове. — В сто раз лучше быть «трынчиком», чем каким–то там «чижиком».

Весь взвод, безусловно, согласился с портупей–юнкером.

После небольшого перерыва, за который курящие юнкера успели покурить в специально отведённом месте умывальной комнаты, а некурящие продолжили знакомиться, Гороховодатсковский представил взводу ещё одного юнкера старшего курса:

— Господа, самый главный ваш начальник, и мой тоже, фельдфебель первой роты Соколов Михаил Иванович, — почтительно козырнул крепкому и высокому, под стать Дубасову, юнкеру в фуражке и с тесаком на ремне.

«Нас что ли изрубить собрался?» — внутренне ухмыльнулся Аким.

Внешне не посмел. Слишком представителен и важен был фельдфебель. Он не знал ещё по наивности и молодости лет, что тесак является вожделенной мечтой простых смертных юнкеров, и носят его только портупей — юнкеры и фельдфебели. Да плюс к этой роскоши фельдфебелю положена ещё фуражка вместо бескозырки и белый, а не коричневый, ремень.

— С фамилией на этот раз всё в порядке, — сделал глубокомысленный вывод Дубасов, — но моя звучит лучше.

— За фельдфебелем, кровожадно улыбаясь, стоял ещё один юнкер старшего курса с какой–то небольшой картонной коробкой в руке.

— Господа юнкера, — выставив вперёд подбородок и чуть задрав голову, властно произнёс фельдфебель, отстранив ещё что–то хотевшего сказать Гороховодатсковского. — Я фельдфебель первой царёвой роты старшего курса, и некоторое время буду вашим фельдфебелем. Большинство нарядов не в очередь будет исходить от меня, — лицо его на минуту приняло блаженный вид, но он быстро справился с собой и опять стал сурово–недосягаемым. — Однако и увольнительные давать буду я, — улыбнулся неровному строю. — И гонять вас по плацу тоже пока буду я или мой заместитель, — сделал небрежную отмашку рукой в сторону Гороховодатсковского. — Р-равняйсь! — неожиданно рыкнул он. — Смир–р–на! — насмешливо покачал головой. — Гороховода–доска.., тьфу, господин взводный, — обратился к портупей–юнкеру, — и это называется строй?

— Никак нет, Михаил Иванович, — уважительно, но, в то же время, показывая юнкерам, что он у фельдфебеля свой человек, ответил Гороховодатсковский.

— Тогда мы их подравняем под гребёнку, — по слогам, значительно глядя на юнкеров рядового звания, произнёс фельдфебель. — Это наш, вернее ваш ротный парикмахер Ковалёв Александр Петрович, — указал на кровожадного.

Тот желчно усмехнулся, и не внутренне, а открыто, и придав лицу выражение, с которым палач поднимает топор над головой будущей жертвы, вытащил из картонной коробки машинку для стрижки волос.

— Тупа–ая! — хрипло произнёс инквизитор, подняв орудие казни перед неровным строем, и несколько раз сжал и разжал блестящие её рукояти. — Ты! — указал на Зерендорфа.

Бедняга побледнел, затрепетал и покрылся потом.

— Неси к окну табурет.

С плачевным видом, будто принёс не табурет, а колоду для отсечения головы, Зерендорф поставил его у окна.

— С-садись! — устрашающе клацая челюстями прибора, приблизился к жертве садист–парикмахер, и волосатая рука его занесла над головой Зерендорфа машинку. — Не надейтесь! — оглядел окруживших его юнкеров. — Стричь стану под ноль, чем вы сейчас и являетесь.

К вечеру, одинаково стриженые, мрачно пошли в столовую.

— А ведь я закончил кадетский корпус шестым учеником и вице–унтерофицером, — жаловался Дубасову идущий рядом с ним в первом ряду Зерендорф.

— Озверели эти козерогие папаши, — поддержал его нахватавшийся уже ходячих училищных выражений Дубасов. — Тебя как зовут?

— Григорий.

— А меня Виктор, — познакомились они под окрик портупей–юнкера: «Разговорчики в строю!»

Спустившись по тускло освещённой лестнице на первый этаж, прошли в столовую, где стояли длинные столы со скамьями.

— Садитесь на скамью по пять козерогов, — отдал приказ Гороховодатсковский, усаживаясь за крайний стол.

Служители в белых рубахах, споро разложили по тарелкам пшенную кашу с мясом, богато приправленную маслом. На этот раз Аким съел всё до дна, и с сожалением облизал ложку.

Один служитель уже наливал в толстые белые кружки горячий чай из большого медного чайника, а другой раскладывал перед юнкерами мягкие французские булки.

К винтовкам в этот день перейти не успели, но впереди ещё было два года.