Держава (том первый)

После ужина недолго перекурили и отдохнули. Без четверти девять в коридоре затрещал барабан, и появившийся фельдфебель велел Гороховодатсковскому строить роту на перекличку. В девять ноль–ноль вечера, держа в руке список, Соколов начал поверку личного состава, по алфавиту выкрикивая фамилии:

— Антонов! — строго вызывал он.

— Я! — Испуганно ответил из строя красивый, голубоглазый юнкер.

— Дроздовский!

— Я! — Чётко произнёс высокий, хорошо поставленный голос.

— Дубасов!

— Я! — Молодецки гаркнул новоиспечённый юнкер.

Постепенно дошла очередь и до Рубанова.

После поверки молодой священник пропел с ними вечернюю молитву.

— Ничего, сынки. Тяжело в ученье, легко в бою, — подбодрил их суворовскими словами.

После вечерней молитвы вновь было свободное время. Все разбрелись, кто куда, по казарме.

Дубасов с Акимом сначала перемотали натёршие ноги портянки, потом уселись на свои койки и стали тупо смотреть друг на друга.

Просидев так около часа, горько вздохнули, и тихо разошлись.

Дубасов — курить. Аким — смотреть в окно.

А за окном мутно–прозрачный туман стелился по училищному двору, по каналу и клубился между жёлтых от осени высоких деревьев недалёкого Петровского парка. Акиму так захотелось туда, в осень.

В половине одиннадцатого вечера, двое назначенных дневальных, во всю глотку стали горланить, прикидываясь бравыми служаками.

— Р-рота, отбой! — кхе–кхе–кхе, — поперхнувшись, закашлял один из них.

Но сразу лечь спать не удалось. Зловредный Гороховодатсковский полчаса обучал юнкеров правильно раскладывать на табурете снятую форму.

Наконец он смилостивился и разрешил им спать.

Аким, укрывшись синим одеялом, решил вспомнить и проанализировать, как он провёл день, но в ту же минуту у него над ухом затрещал дурацкий барабан, и ещё более дурацкий дневальный, выхватив из ножен штык, стал колотить им по железным дужкам коек и во всю широченную лужёную глотку орать:

— Р-рота, подъём!

— Встава–ать, рота, — вторил ему напарник.

Дубасов, подняв стриженую голову с подушки, прислушивался, пытаясь понять — где это он очутился.

— Вить, слышь, здесь что, и по ночам покоя не дают? — сонным голосом произнёс Аким.

— Да утро уже! — со вздохом спустил ноги с постели Дубасов.

— Как утро? — разглядывал ошалелых спросонья юнкеров Аким.

Отовсюду поднимались с постелей белые фигуры, и громко крыли барабанщика, дневальных и тихонько — портупей юнкера. Присутствующего на подъёме фельдфебеля материли мысленно.

— Какие на вас шикарные кальсоны, господин козерожий юнкер, — похвалил рубановский наряд Дубасов, с трудом удерживая улыбку и разглядывая вытянутые на коленях Акима белые штаны. — Кавалергард, да и только.

— На себя–то поглядите, господин будущий полковник. Пока ворочались, о девицах думая, пуговицу на белоснежных бальных штанах оторвали, — не остался в долгу Аким, — где иголку с ниткой возьмёте?

Дубасов сразу сник.

— Я о тесаке думал, — буркнул он, направляясь со своей бедой к взводному.

Постепенно казарма наполнялась шумом и движением. Вялые юнкера, недовольно ворча, тащились в умывальную комнату, расположенную рядом со спальным помещением, где с одной стороны находились медные умывальники, а с другой, у стены, в деревянных стеллажах стояли винтовки.

Рядом с оружием, за небольшим столиком с тускло горевшей лампой под розовым фарфоровым колпаком, сидел на табурете дежурный по роте — юнкер старшего курса, и осоловелыми глазами смотрел на раздетых по пояс подведомственных козерогов, плескавших друг на друга воду из краников, и вопивших при этом дикими голосами, видимо, чтоб отогнать сон от козерогого папаши.

Подошедший Гришка Зерендорф смело подставил свой тощий торс под струю воды, и тут же завизжал тонким, поросячьим, а, по мнению окончательно разбуженного дежурного, козерожьим визгом, заглушив остальные паровозные гудки и приманив потрясённого фельдфебеля.

— Что вы тут орёте как бешеные зайцы? Смотрите у меня!

Узнавший у взводного, где взять швейный инструмент, Дубасов уставился на главнокомандующего, придерживая руками кальсоны.

— Чего уставился? — вперил в него грозный взгляд главный воинский начальник.

— Сами сказали: «Смотрите у меня…»

— За глупый солдатский юмор два наряда не в очередь, — для доходчивости поднял два пальца фельдфебель. — Горохово–даско–доска… да что ты будешь делать… Взводный! — сиреной взвыл Соколов, в десятки раз перекрыв недавний визг Гришки Зерендорфа. — Этого, так называемого юнкера, а при внимательном взгляде — натурального козерога, запряжёшь на пару ночей полы в коридоре драить…

— Господин фельдфебель, у него и так горе — пуговица на кальсонах оторвалась, — вступился за друга Рубанов.

— И этого муфлона, тьфу, козерога, тоже, — указал на заступника Соколов. — По три часа после отбоя.

— Вот и исполняй после этого команды, — под смех товарищей развёл руками Дубасов, с трудом успев поймать сползающие кальсоны.

— Нам дали понять, что детство кончилось, и здесь не гимназия, а военное училище, — стал умываться Аким.