Держава (том третий)

— Турки в Балканскую войну не убили, так свои поднапряглись, — разлил по рюмкам водку Глеб. — Помянем воинов, Дмитрий Николаевич. — Ведь все они ушли как воины… И смерть приняли от врагов России!..

Максим Акимович Рубанов встречал Новый год в кругу своей семьи, без брата, его жены и детей.

«В этом году мы совершенно разошлись с Георгием. Не только во взглядах, но и в родственных чувствах. Спасибо ещё, что безразличие не переходит в ненависть, — сидя в кабинете перед камином, думал он. — Зато сошёлся с Константином Петровичем Победоносцевым. Оба отставники, — усмехнулся уголком рта. — Пенсионэ–эры… Как он сказал: «Почему–то всегда честных людей, стремящихся уберечь Россию от хаоса, многие современники ненавидят… И в своих воспоминаниях передают это чувство потомкам. Так было, например, с Аракчеевым. Так будет со мной и с отцом Иоанном Кронштадским», — услышал стук в дверь и камергер Аполлон доложил:

— Ваше превосходительство. Вас ждут-с за праздничным столом-с.

— Папа'. Тебе очень к лицу эполеты генерала от кавалерии, — оживился, увидев отца, Аким. — Но лучше бы они были с вензелем генерал–адьютанта и без галуна на генеральском зигзаге.[14]

Не успел Максим Акимович занять своё председательское место между женой и матерью Ольги, как Аполлон пригласил его к телефону:

— Позвольте вам сообщить, ваше высокопревосходительство, что имеет быть звонок-с от Георгия Акимовича.

— Извините, дамы и господа-с, пойду перемолвлюсь с брательником-с, — с улыбкой обвёл взглядом сидящих за столом. — Сейчас какой–нибудь либеральной чушью угостит…

«Ну вот, я и не сомневался», — после довольно–таки сумбурного поздравления прослушал профессорские вирши:

Господь Россию приукрасил –
Он двух героев ей послал:
Один в Москве народ Дубасил,
Другой же — в Питере Трепал…

— Ещё Монтескье гениально высказал в притче суть борьбы за так называемую свободу: «Человек хочет сорвать яблоко, и для этого рубит всё дерево», — аккуратно положил трубку. — Аполлон, ежели Георгий Акимович вновь надумает позвонить, передай, что меня нет дома.

— Дамы и господа! С наступающим Новым годом, — увидев отца, закричал Аким. — А тебе, папа' – штрафную.

— Когда это он успел проштрафиться? — возмутилась Ирина Аркадьевна.

— Я лимонад имел в виду, — оправдался сын.

— Поздравления всем и пожелания счастья… сам пей свой лимонад… и здоровья от брата моего и его супружницы…

— Любочку чуть позже поздравлю. А сейчас — за Новый год и за нового члена семьи, Максима Акимовича Рубанова–младшего… Коего вскармливает нам на радость горничная Дашенька, а ныне кормилица Дарья Михайловна.

— Всё никак не окрестим парня, — выпил рюмку водки глава семейства.

— Не мы виноваты, а московские инсургенты,[15]- поразила супруга забытым словечком из лексикона древних римлян Ирина Аркадьевна. — Как можно крестить ребёнка в отсутствие родного дяди.

— В январе должен подъехать. Получено сообщение, что адмирал Дубасов с помощью лейб–гвардии Семёновского полка разбил этих… — пощёлкал пальцами, глядя на жену.

— Инсургентов, — подсказала та, с трудом скрыв улыбку.

— Да вижу. Можешь смеяться, сколько хочешь, но ты тоже не знала, что такое ремиз.

— Кошачий? — не выдержав, расхохоталась жена.

— Заячий! — засмеялся Максим Акимович, с любовью глядя на супругу.

«Счастливые! — позавидовал родителям Аким. — Столько лет вместе прожили и всё любят друг друга, — повернулся к Ольге, увлечённо спорившей о чём–то с матерью, и вдруг остро, до боли в сердце, вспомнил Натали. Да так ясно, словно видел только вчера. Жёлтые её глаза, улыбку и женственный изгиб шеи, когда наклоняла к нему голову. — Это и была любовь… Тихая, нежная… Не безумие и взрыв, о которой пишут поэты и за которую можно пойти на каторгу и самоубийство… А спокойная, как речная заводь, любовь… Но тоже красивая и романтичная», — глядел на Ольгу, и заметив в её глазах лёгкое беспокойство, улыбнулся ей и поднял наполненную рюмку, подумав: «А может любовь — просто абсурдность мышления, и на короткое время всплеск душевных сил и эмоций? А как же родители?» — чокнулся с женой и, наклонившись, небрежно чмокнул в щёку. — За Максимов Акимовичей, — провозгласил тост. — Один из которых пьёт водку, а другой — молоко, — насмешил Ольгу, её мать и родителей: «Хочу бал с шампанским и свечами… С новогодними звёздами, снегом и жёлтыми, как две луны, глазами Натали. Как я мечтаю хоть на минуту увидеть её», — выпил водку и, дурачась, выкрикнул: «Горько», — поцеловав Ольгу в губы, чем осчастливил и восхитил жену: «Вот и заканчивается год Джека—Потрошителя, как назвал его забытый уже мелкопоместный помещик в Рубановке. Как в жизни бывает: человек забывается, а слова его помнятся», — подставил Аполлону бокал под шампанское. — За новый — 1906 год! И пусть будем счастливы мы! И пусть процветает Россия! За которую, без раздумий, Рубановы положат жизни.

— Пафосно, но реалистично, сынок, — даже прослезился Максим Акимович.

На последней службе уходящего года отец Иоанн Кронштадский воскликнул: